Михаил Зайцев - Час дракона

Мотоцикл я нагнал быстрее, чем ожидал. Через пару километров после железнодорожного переезда он сбросил скорость. Вероятно, успокоился, решил, что ушел. Проскочил перед поездом и даже не оглянулся. А к чему оглядываться? Что могут придумать менты в «козле»? Ничего. Разве что по рации с гаишниками свяжутся.

Шоссе по-прежнему пересекало поля, но их уже нельзя было назвать бескрайними. Слева виднеется темный пушистый островок леса, за ним еще один островок, потом полуостров, а дальше целый океан деревьев. Я понял, почему мотоциклист сбрасывает скорость – боится проскочить мимо еле различимого в лучах заката ответвления от основной магистрали. Неприметная грунтовая дорожка бежит наискосок через поле и теряется где-то за первым лесным островом. Майор Дроздов ошибался. Мотоциклист спешил не в соседний город, а к этой развилке, и, если бы не мой каскадерский прыжок, то он бы успел свернуть и растаять в полумраке, прежде чем наш «козлик» замаячил на горизонте.

Беглец слишком поздно сообразил, что сзади еще довольно долго в принципе никто не может за ним следовать, кроме тех двух автомонстров (автобуса и трактора), которые он обогнал после того, как товарняк остановил погоню. До вожделенной развилки оставалось всего-то метров сорок, когда я с ним поравнялся и пошел на обгон. Мотоциклист повернул голову, увидел меня, окровавленного, полуголого, за рулем «Жигулей», изумленно открыл рот… и тут я резко вывернул руль вправо.

«Жигуленок» передернуло судорогой. Звук при столкновении получился странный, казалось, все ударные инструменты невидимого симфонического оркестра разом взяли одну протяжную низкую ноту. Жму на тормоз, в общую какофонию ввожу диссонансом писк резины об асфальт.

Звон литавр, мотоцикл завалился на бок, вылетел на обочину. Ухнули барабаны – мотоциклист вылетел из седла, отскочил, как мячик, от тверди шоссе, перевернулся в воздухе и замер, распластавшись на дышащем паром черноземе вспаханного поля. Оба колеса скакуна породы «Ява» бесполезно жужжат в воздухе, а сам механический конь замер, лежа на боку, зарывшись хребтом в землю. Мотор «жигуленка», кашлянув, замолкает. Мотоциклист пытается подняться и не может, с глухим уханьем падает навзничь, обратно на вспаханную плугом землю. Заключительным аккордом хлопает дверь автомашины, и все, концерт окончен, безумие звуков завершилось. Лишь мерный холостой рокот мотора мотоцикла да перестук моих одноногих прыжков по асфальту нарушают тишину остывающих после жаркого дня полей.

Прыгать на одной ноге по земле сложнее, чем по асфальту. Один раз я чуть не падаю, но сохраняю равновесие и с горем пополам добираюсь до замершего в позе раненой птицы мотоциклиста. Он лежит на спине, раскинув руки, правая неестественно вывернута, сломалась при падении, но он жив и в сознании.

– Здравствуй, дзэнин. Хотя о чем это я, мы ведь сегодня уже виделись.

– Я хочу сделать заявление! Я сдаюсь добровольно и готов к сотрудничеству.

– Поздно, Колобок. Если бы ты сдался сегодня днем, в гостинице, когда шел убивать Толика и нечаянно столкнулся в дверях со мной, возможно, я бы тебя и не тронул, а сейчас…

– Кто ты? Мент? Фээсбэшник?

– Я Мастер, но это неважно. Скажи-ка лучше, отчего ты сам порешил Толика, почему не повесил мокруху на холуев?

– Все скажу, не убивай меня, все скажу!

У него началась истерика – он заметил пистолет в моей правой руке.

Я выстрелил в землю, рядом с его лысой головой. Терапия подействовала, он сразу же заговорил по делу:

– Я был вынужден, понимаешь? Я должен сам, в назидание остальным. В педагогике личный пример имеет огромное значение.

– Ты учитель?

– Завуч в средней школе в соседнем городе.

– Живешь по чужим документам?

– Ты уже знаешь. Откуда?

– Ни хрена я не знаю. Догадался. За что сидел?

– Совращение.

– Малолетних?

– У меня два высших образования. Я закончил два института – Литературный и ГИТИС, жил в Москве, вращался в обществе. Я тонкая, чувствительная натура, понимаешь? Я стихи писал! Печатался в журналах. Ты должен понять! Ты Набокова читал? «Лолиту»? Ну или кино хотя бы смотрел?..

– Понимаю. Жил в Москве, печатался в толстых журналах, ходил на просмотры в Дом кино… Богемная жизнь начала восьмидесятых… И, конечно же, занимался модным, запрещенным карате?

– Нет. Занимался кунг-фу в группе у Лебедева, пока его не посадили.

– Ого! Тебе повезло, Лебедев настоящий мастер. Не пойму только, как он тебя, гниду, проморгал. Лебедев обычно сволочей чуял и гнал от себя… Думаю, ты не зря окончил ГИТИС, если Лебедев лопухнулся. Да и я тоже сегодня тебя не учуял…

– Я все расскажу! Ты поймешь! Ты же интеллигентный человек! На зоне я сошелся с ребятами из Коржанска. Они вели тут подпольную секцию карате и залетели, как и Лебедев…

– Все! Остальное – детали. Картина ясна, дальше можешь не рассказывать…

– Ты не понял! Я жертва социальных катаклизмов! Я просто хотел выжить, утвердиться на теневой социальной лестнице, раз уж официальный социум был для меня закрыт несправедливым приговором. Я ведь никого не принуждал, ни тогда, в Москве, ни здесь, в Коржанске. Девушки меня любили высокой и светлой любовью, понимаешь? А здешние парни до меня были просто несчастны, большинство из неполных семей или брошены де-факто родителями. Понимаешь? Я дарил им любовь и идеалы, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Слишком мудрено говоришь для меня, сиволапого. Да и не священник я…

– Ты должен понять! Я все, абсолютно все смогу объяснить…

– Пожалуй, действительно смог бы. Нашлись бы и адвокаты, и журналисты, которые с удовольствием тебя бы выслушали. Именно этого я и боюсь. Скажем, почему ты вымогал деньги у Малышева, а не у отца похищенного мальчика?

– У него нет отца. Мы были Сеньке вместо отца, понимаешь? Тот, кто чисто биологически его зачал, пропал без вести…

– Я знаю, но откуда тебе об этом известно?

– Один из моих парней учится в Москве, в МГУ, и ходит тренироваться в клуб «Дао» к Малышеву. Еще прошлым летом он рассказывал о…

– Я догадываюсь, о чем, дальше!

– Он услышал, как тренеры в разговорах между собой поминали Коржанск, место, где служил Ступин. Мы случайно узнали, что в Коржанске растет сын Ступина, отыскали мальчика, приблизили к себе, окружили его любовью, и он сам принес фото, на котором…

– Хватит! Я все понял. Молиться будешь?

Я поднял пистолет, прицелился лежащему подле моих ног человеку между прищуренных глаз с блуждающими зрачками.

– Ты не имеешь права! Есть закон! Суд! Правила…

– У меня свои правила и свой закон!

– Ты не сможешь. Убить беззащитного человека непросто! Тебя потом совесть замучает.

– Ты же смог сегодня днем убить Толика? Пусть и не такого уж беззащитного. А насчет совести… Знаешь, Семен, тот мальчик, который умер сегодня в подвале столовой пионерлагеря «Звездный»… он был моим сыном.