Олег Игнатьев - Дойти до ада

— Болит? — Петр надавил на газ, и «москвич» послушно увеличил скорость.

— Беспокоит.

Сумма, которую назвал стоматолог, оказалась чудовищной, но и терпеть зубную боль не было сил. Как говорится, прямая зависимость. Сильнее боль — солиднее оплата.

Убедившись в реальной платежеспособности Климова, стоматолог искренне обрадовался и приступил к священнодействию.

— Откройте рот пошире, — сказал врач и шершавыми пальцами бесцеремонно залез в рот Климову. Вгляделся и оттянул щеку.

Климов непроизвольно скосил глаза на руку врача и поймал себя на мысли, что испытывает одно-единственное желание: забиться в угол, чтобы к нему никто не прикасался.

— Зубы ровные, да челюсть кривовата, — словно продолжая прерванный разговор, проворчал стоматолог, явно намекая на то, что лицо человека лепят папа с мамой, а долепливает жизнь: челюсть у Климова была когда-то перебита. Брали одного грабителя, вот он и удружил.

Постучав по зубам Климова никелированным крючком, стоматолог взялся за бормашину, и в этот момент слепящий свет, бивший в глаза, погас. Машина не включилась. Бор оставался неподвижным.

— Это называется: мы жили, — неизвестно чему восхитился зубной врач и полез в тумбочку. Пока он в ней что-то искал, прицокивая и постукивая неизвестными предметами, Климову стало известно, что в Ключеводске свет — большая редкость, даже роскошь, а уж про воду и говорить нечего.

— По два-три дня! Поверите? Сутками и без воды — это возможно? Вот, пожалуйста, — он указал на заурчавший кран, — опять отключили.

Стоматолог снова полез в тумбочку и достал из нее изящный портативный аппарат, напоминающий карманный диктофон.

— Чудо техники, но, к сожалению, не нашей, — пояснил он Климову, влезая пальцем в его рот. — Остался от периода застоя, когда здесь действовал рудник. — Климов напрягся и сглотнул слюну. — Не бойтесь. — Стоматолог понял состояние Климова и успокаивающе предупредил: — Аппарат этот автономен, работает на батарейках, фирма «Мицуета». Скорость вращения сверла такая, что больной не чувствует никакой боли.

— А… э… — хотел сказать Климов, но стоматолог уже включил японский бор и стал оттягивать щеку.

В комнате Ефросиньи Александровны все было по-прежнему. Чувствовалось присутствие смерти. Свечка в сложенных на груди пальцах, тускло освещающая кончик носа и выступающие скулы бескровного лица, медленно тянула свое пламя вверх, точно указывала путь еще одной, отмучившейся на земле женской душе.

Все так же пахло тленом, сыростью и комнатной геранью.

Когда от двери потянуло сквозняком и кто-то вошел в коридорчик, Климов поднялся со стула. Шаги были мелкими, легкими, как бы извиняющимися. Климов пошел навстречу и увидел пожилого человека с робким взглядом.

— Проходите…

Тот кивнул, шагнул было вперед, но тут же спохватился и представился:

— Простите. Здравствуйте. Меня зовут Иван Максимович. Фамилия Петряев. Может, слышали?

Климов смутился.

— Нет.

— Ну, ничего. Я, собственно, проститься. Царство ей небесное, голубушке.

Он широко перекрестился, склонил голову и лишь тогда подошел к гробу.

Старик молчаливо и скорбно коснулся губами запястья покойной, тихо всхлипнул и вышел в коридор. Климов пошел его проводить.

— У меня десять лет назад внезапно отказали ноги. Совсем не мог ходить, — удрученным голосом давно болеющего человека произнес Иван Максимович, и Климов, присмотревшись к его лицу, невольно для себя отметил, что верхняя губа, плотно прижатая к зубам, придавала ему такое выражение, словно он вот-вот расплачется. — Думал, помру, — вздохнув и приложив ладонь к груди, он сморгнул слезы, — да Ефросинья Александровна спасла, вернула к жизни. — Он еще раз вздохнул и благодарно посмотрел на Климова. — Как много доброго и нужного несла она в себе… уму непостижимо!

Он, видимо, хотел перекреститься, но лицо его внезапно побледнело, рот раскрылся, и дыхание стало глубоким и прерывистым.

— Простите… что-то голова… и сердце, — внезапная одышка затрудняла его речь, — боюсь, что не дойду…

— Я помогу, — заверил его Климов, — только вот записку напишу, чтобы товарищ мой не волновался.

Иван Максимович кивнул:

— Да-да, конечно… я здесь рядом… в переулке. Терновый, восемнадцать… А товарищ?..

Климов оторвал листок настенного календаря и оставил для Петра записку.

— Хорошилов…

— Петр? — обрадовался Иван Максимович и сообщил, что он вместе с Петром облазил здесь все горы. — После того как Ефросинья Александровна поставила меня на ноги…

Климов взял старика под руку. Они вышли на улицу и двинулись вперед по темной улочке.

— Дочунь? — позвал Иван Максимович, входя в свой небольшой, но как-то очень ладно выстроенный дом. — Я не один, встречай… — Он указал Климову, куда повесить плащ и шляпу, предложил пройти на кухню, помыть руки. — Сейчас нам Юленька поставит чай.

Иван Максимович улыбнулся в сторону двери, и Климов обернулся.

В комнату вошла девушка, и Климов узнал в ней официантку из кафе.

— Знакомьтесь, это моя младшая…

— Юля, — представилась девушка и улыбнулась. Она тоже узнала Климова.

— А я Юрий Васильевич по прозвищу Четырнадцать Оладий, — подмигнул ей Климов и пояснил свою шутливость старику: — Ваша дочь меня сегодня утром, — он едва не брякнул «обслужила», — весьма сытно накормила… так что мы уже знакомы… визуально.

— Сейчас я угощу получше, — покраснела Юля и лукаво погрозила пальцем. — И попробуйте оставить «чаевые»!..

— Извините.

— Юрий Васильевич, дочунь, внук Ефросиньи Александровны, — пришел на помощь Климову хозяин дома, — он мне помог дойти…

— А… — протянула девушка, — тот самый… — Она еще раз, но теперь гораздо пристальней глянула на Климова, еще доверчивее улыбнулась, — Ефросинья Александровна вас частенько вспоминала. Обижалась, что вы редко пишете.

Чтобы не затягивать внезапно возникшую паузу, Юля деликатно удалилась.

Проводив Юлю взглядом, Климов сел на предложенный ему стул и подумал, что детали своей одежды дочь Ивана Максимовича продумывала и подбирала весьма тщательно и с большим вкусом. Всякий раз, когда Климов видел подобный тип красавиц, ему казалось, что некоторые женщины были бы намного счастливее, если бы не их ошеломляющая красота. В девичестве они об этом не подозревают, гордясь тем, что всех мужчин просто сносит в сторону от этого превосходства юной красоты над человеческой толпой. Они ликуют, чувствуя дистанцию между собой и всеми остальными, торжественно неся, как нимб над головой, свет женственности и земного совершенства. Но проходят годы, и душа начинает тосковать, ища понимания, тепла и материнства, а рядом — пустота. Утром, в кафе, и теперь, в доме Ивана Максимовича, Климов отметил про себя, что Юля откровенно гордилась своею красотой, но в ее ослепительной улыбке он угадывал душевное томление по счастью и любви.