Валерий Горшков - Любой ценой

– Как я понимаю, у вас имеется определенный запас ядов, духовое ружье и шипы, которыми вы на расстоянии поражаете жертву?

– Ну, разумеется, – улыбнулся полковник. – Правда, хочу предупредить – обращение с духовым ружьем и тем более ядами требует определенной сноровки. Особенно если ваша задача – с расстояния в десять-пятнадцать шагов попасть в цель размером с яблоко. Мы все трое умеем пользоваться трубкой, но лучше всех эту древнюю индейскую науку освоил штабс-капитан. По весьма простой причине: Илья Борисович единственный из нас, кто сумел, дожив до седых волос, сохранить зрение юноши. Мы с Владимиром Николаевичем, увы, уже давно не можем даже читать без очков…

– Я понял вас, полковник, – Охотник встал, опираясь на трость, окинул взглядом стариков. – Рад был познакомиться с вами, господа. От имени Генштаба армии выражаю вам благодарность за все, что вы уже сделали. Но что касается моей завтрашней встречи с Соммером, я вынужден категорически отказаться от вашей помощи. Этот обрусевший немец – мой друг, пусть бывший. Я вот уже десять лет живу лишь благодаря ему. Поэтому, даже если выяснится, что профессор осознанно встал под вражеские знамена и заслуживает казни, как предатель Родины, он никогда – я еще раз повторяю – никогда! – не станет беспомощным куском мяса для больных псевдоанатомических фантазий. Если вам интересно мое мнение, то, по моему твердому убеждению, ваши зверства находятся далеко за гранью всех условно-допустимых даже в условиях войны оправданий для жестокости… Возможно, вы просто забыли, в таком случае напомню – война, господа, уже полтора года как закончилась. И если вам так захотелось казнить кого-нибудь из бывших эсэсовцев, оставшись вне подозрения, то, на мой взгляд, гораздо проще, допросив пленного, пустить ему пулю в лоб и тихо сбросить в реку на корм пираньям. Но вы предпочли кровавую демонстрацию, в духе тех же самых головорезов-карателей из СС, подвешивавших живых людей на крюк за челюсть и выставлявших на всеобщее обозрение надетые на кол отрубленные головы партизан. Так чем, в таком случае, вы лучше них?! Кто-нибудь может мне ответить, господа офицеры?! Молчите. Я не имею права судить вас. Бог вам судья. Я могу лишь высказать свое личное мнение, и как солдата, и просто как человека: сильные люди своих врагов уничтожают, а слабые – глумятся над ними… Я также прошу вас в дальнейшем воздержаться от какой-либо помощи мне. Будет даже лучше, если завтра утром не только женщины, но и вы все, впятером, покинете Лас-Суэртос и ближайшую неделю проведете вдали отсюда… А сейчас, прошу меня извинить, господа. Два часа назад, в разговоре с охранником на пристани, я сказал, что сегодняшний вечер и ближайшую ночь собираюсь провести в «Чайной розе», среди земляков и местных шлюх. А уже завтра нанести визит хозяину рудника. Так я и намерен поступить, чтобы не вызывать у немцев лишних подозрений. Прощайте, полковник. Как бы там ни было, благодарю за фотографии, отличный обед и важную информацию. Вас тоже, поручик и штабс-капитан. Надеюсь, больше мы не увидимся. Честь имею!..

– Что ж, вы сами приняли решение, Ярослав, – сказал Клименко, когда Охотник уже находился возле двери и коснулся пальцами начищенной до блеска медной ручки. – Надеюсь, вы об этом не пожалеете…

– Это что, угроза?! – Охотник обернулся, приподняв брови. Скулы его задвигались. На виске пульсировала вена.

– Не говорите ерунды, князь. Даже после вашего, обращенного к нам, старым и многое повидавшим людям, столь нравоучительного монолога мы не враги. В этом, начатом с моей подачи, трудном и опасном деле мы с самого начала были, есть и останемся на одной стороне. И наше предложение о содействии в уничтожении псов по-прежнему в силе. Именно поэтому мы никуда не собираемся уезжать. В Рио отправятся только моя жена и дочь. Что же касается казней… Знаете, капитан, мы, люди военные, можем по-разному относиться к допустимости тех или иных форм возмедия. Вам по душе прямолинейный, я бы сказал – сухой и расчетливый подход к выполнению поставленной задачи. Вы идете по пути наименьшего сопротивления. С точки зрения скорости достижения цели и сохранения сил, в том числе душевных, это оправданно… Я же, не скрою, всегда, везде и при любых ситуациях был ярым сторонником именно самых жестких методов, в том числе и показательных казней! Увидеть ужас в глазах врага – это дорогого стоит!.. Уверен, Владимир Николаевич и Илья Борисович со мной согласятся. Так что мы с вами, князь, очень даже едины в своей искренней любви к Отечеству и желании защищать его. Всеми имеющимися силами и средствами. И одно из них – страх, застывший на лице врага. Это все, что я вам хотел сказать, князь Корсак. Желаю удачи. И – храни вас господь…

Клименко поднял руку и торопливо перекрестил Охотника. После чего вновь откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди, пыхнул трубкой и закрыл глаза. Два других колчаковца тоже демонстративно не смотрели в сторону застывшего у порога Ярослава. Словно его уже давно след простыл.

– И вас, полковник. Простите, если что не так, – глухо сказал Охотник. Повернувшись, он решительно толкнул дверь гостиной и вышел. Закинул на плечо оставленную в соседней комнате сумку-рюкзак.

На лестнице, ведущей на первый этаж, Ярослав лицом к лицу столкнулся с поднимающейся наверх Анастасией.

– Уже уходите от нас, князь? – мило и, как показалось Охотнику, с нескрываемым сожалением спросила девушка, хлопая длинными ресницами. – Мы думали, вы останетесь до утра. Лус даже приготовила для вас комнату.

– К сожалению, вынужден вас покинуть. До свидания, синьорита.

– Заходите, заходите обязательно! – сказала, чуть помедлив, Настя вдогонку загадочному и такому симпатичному гостю из России. – Я… буду ждать вас.

– Спасибо, – буркнул Ярослав, отводя глаза. – Чуть позже. После вашего возвращения из Рио. Подскажите, как мне выйти из дома? Я шел парадным входом, через фотоателье и похоронную лавку.

– Прямо по коридору дверь в сад. Она всегда открыта. Слава?

– Что?

– Вы правда еще зайдете? – спросила Настя тихо.

– К тебе я обязательно зайду, – пообещал Охотник и, не удержавшись, подмигнул.

– Я буду ждать, – на лице Анастасии тут же засияла смущенная, довольная улыбка.

На улице уже сгущались сумерки, солнце клонилось к закату, но по-прежнему стояла нестерпимая духота. На душе Ярослава было тяжело. Захотелось залить тоску и пустоту в груди водкой или каким-нибудь не менее забористым местным пойлом из тропических плодов. Коей дряни, надо думать, в борделе для истинных арийцев, где ему предстояло провести ночь, хватало с избытком.

Отыскать «Чайную розу» Охотнику удалось без труда. От лавки полковника до здешнего публичного дома идти пришлось всего минуты три от силы, в сторону реки. Расположенное на параллельной улице двухэтажное здание белого цвета, с плотно занавешенными окнами, ярко освещенным входом и вычурной медной вывеской-чеканкой, извещавшей – только по-немецки, – что здесь находится увеселительное заведение, своей своеобразной бюргерской архитектурой служило охране рудника напоминанием о побежденном фатерланде. Этакий клочок Европы во глубине бразильских джунглей. Впрочем – так же, как и дом бывшего колчаковца, умышленно выстроенный стариком с неким намеком на особнячки Петергофа. Интересно, немцы знают, что в Лас-Суэртосе есть русский? Наверняка. И плюют на это со всех охранных вышек, стоящих по периметру Вервольфштадта. Какое дело бывшим эсэсовцам до тихого безобидного старика, сбежавшего из России еще тридцать лет назад, время от времени щелкающего древним фотоаппаратом перед лицом очередного клиента, но куда чаще торгующего похоронными принадлежностями. Только вот старичок-то, оказывается, совсем не простой. Прямо как в расхожей поговорке, о чертях и тихом омуте…