Валерий Горшков - Принц воров

— Да мы, считай, два года из четырех в отпуске были! — рассмеялся Слава. — Поехали, нужно успеть собраться…

Но отправиться к станции метро им было не суждено. У тротуара рядом с ними мягко притормозила новенькая, сияющая свежей белой краской «Победа», и из-за ее руля ловко, по-спортивному, выскочил Павел Шелестов.

— Вот тебе такси и прибыло… — задумчиво пробормотал Корнеев.

Пропустив несколько машин, Шелестов-младший быстро перебежал проезжую часть и прихватил на руки Корнеева-младшего.

— Майора получил?

— А как же, — улыбаясь беззубым ртом, подтвердил Ленька. — Проблема вышла только с основами теории государства и права.

— Что так? — серьезно поглядывая на малыша, бросил Павел. — Где недоработка?

— Недостаточно четко знаем образцы национальных юридических документов, принятых на Генеральной Ассамблее ООН 10 декабря 1948 года.

— Это, брат, конфет нужно было меньше грызть, — с укором заключил Шелестов. — И побольше гранит науки.

— Да уж грызли мы эту ассамблею, грызли, ночей не спали…

— Понятно, — подкинув его на руках, Павел вынул из кармана предусмотрительно завернутый в кальку леденец и вручил Леньке. — Поехали, люди дорогие.

— Куда? — опешила Света.

— Совершим небольшое путешествие из Москвы в Ленинград. За вещи не беспокойтесь, их соберут и привезут на Васильевский остров. Вам же меньше канителиться. Батя что-то не в духе третий день, уже два раза звонил за последний час, спрашивал, вышел ты или нет.

— А за сутки сколько раз?

— Не меньше десяти. Поехали, Слава… Ведь он мне голову оторвет…

«Батя» — это не обращение сына к отцу. Батей звали генерала Шелестова все, кто служил в доме на Невском. Капитан Шелестов исключением не был, поскольку наказуем и поощряем был исключительно по делам своим, как и каждый из его коллег…

Этот вечер у Адмиралтейства Ярослав запомнит на всю жизнь. Вот этот короткий разговор, а не любой другой. Именно тогда он получит знания, которые не смогла ему дать академия и вся жизнь.

— Я хочу, чтобы ты навсегда запомнил характеристику разведчика, действующего под прикрытием в чужой стране, Слава, — задумчиво перебирая пальцами рук за спиной, сказал генерал Шелестов. — Так уж вышло, что мысль, которую я хочу до тебя донести, тебе уже знакома. Но вряд ли ты обратил на нее внимание, как на самое яркое определение. Ты помнишь, что было написано на склепе Ладоевского? Того самого, который ты нечаянно предложил Червонцу для схрона сокровищ Святого?

— Конечно. « Бойся оцезариться, полинять, это бывает. Оставайся простым, добрым, чистым, степенным врагом роскоши, другом справедливости, благочестивым, доброжелательным, человечным, твердым в исполнении долга. Всемерно старайся сохранить себя таким, каким стремилась тебя сделать философия: почитай богов, пекись о сохранении людей. Жизнь коротка. Единственный плод земной жизни в поддержании души в святом настроении, в совершении поступков, полезных для общества». Кажется, все точно.

— У тебя совершенная память, майор. И теперь, когда я убедился в этом, хочу, чтобы ты пронес эти слова Марка Аврелия через всю свою жизнь разведчика. Это лучшее из определений, когда-либо звучавшее в устах людей, — остановившись, генерал прикурил, даже не предлагая собеседнику. Привычки его он знал лучше, чем знал их сам Корнеев. — В тот вечер, когда я завершил цитату за тебя, на твоем лице появилось удивление. И оно совершенно обоснованно, Слава. Я не большой знаток античной философии. Все дело в том, что эти слова меня заставил на всю жизнь запомнить мой бывший друг. Упоминать его имя вряд ли имеет смысл, хотя его и нет сейчас среди нас… Скажу лишь, что это был один из умнейших людей разведки тайной канцелярии Его Величества Николая Второго. В 17-м он отказался перейти на сторону Советской власти. В лагерях под Салехардом он прожил еще пять лет.

— Я знаю его имя, — неожиданно больше для себя, чем для Шелестова, сказал Корнеев.

— Не удивлюсь, если ты не ошибешься, — улыбнулся генерал.

— Эрнест Александрович Ладоевский.

Перенеся руку через перила, Шелестов разжал пальцы, окурок, спланировав в воздухе, опустился на волну и тут же оказался прибитым к берегу.

— Я помог разыскать его прах на лагерном кладбище и перевезти под Питер. У него не осталось родных, есть сын, но он в Марселе. На Хромовском кладбище изредка бываю лишь я один. Но шесть последних лет я не имею возможности делать это по известным тебе обстоятельствам. Вот почему могила не ухожена и заросла бурьяном. И это просто невероятно, что именно в эту могилу ты невольно посоветовал Червонцу спрятать экспонаты…

Оглушенный этими невероятными сведениями, Корнеев шел рядом с генералом и сомневался в том, что на свете не существует перст божий.

— Ты веришь мне?

— Невероятно… Это просто невероятно. Конечно, верю, — приглушенно прошептал Слава.

— И напрасно делаешь, Корнеев. Я тебе солгал.

Остановившись как вкопанный, Слава уставился в лицо генерала долгим взглядом, силясь понять, что происходит. Шелестов же, напротив, выглядел вполне спокойным и даже безразличным ко всему вокруг.

— Да, я солгал. Я очень хорошо знаю античную философию. У меня никогда не было знакомых из тайной канцелярии Николая Второго. Я не знаю, кто такой Ладоевский, на могильном склепе которого начертано завещание Марка Аврелия потомкам. Солгал, следственно, и про сына его, который в Марселе, и что я редкий, но гость на Хромовском кладбище. Ты поверил мне, потому что у тебя нет оснований мне не доверять. Но то же самое может произойти с тобой в подобной же ситуации, но при других обстоятельствах. Ты поверишь человеку, в котором не сомневаешься, и это будет означать не только твою гибель, но и провал задания.

— Черт вас побери, генерал!.. Мы же не на службе! — вспылил Корнеев.

— Это урок тебе на всю жизнь, Слава, — протянув руку, Шелестов воткнул палец в верхнюю пуговицу кителя майора. Она неприятно вдавилась ушком в тело и раздражала. — Больно? Это ерунда. Это не боль. Боль начнется, когда ты окажешься с проваленной легендой в разведке чужой страны. Вот это будет боль. Так вот, чтобы боль никогда не наступала, запомни одно правило. НИКОГДА НИКОМУ НЕ ВЕРЬ. Ты и мне не должен верить. Ты можешь лишь убеждаться в том, насколько я тебя люблю. За жизнь твою, Ярослав Корсак, я готов отдать все. НО НИКОГДА НЕ ВЕРЬ ДАЖЕ МНЕ, потому что может наступить тот час, когда я тебя предам. Я могу сделать это не по своей воле, а под действием лекарства, находясь в беспамятстве… Да мало ли по какой причине. И когда ты откроешь передо мною в очередной раз чистую свою душу, ты не будешь подозревать, какое чудовище вползает в нее. Ты помнишь все, чему тебя учили в академии?