Сергей Донской - Капитан разведки

Экстремистская организация, упомянутая Реутовым, расчищает дорогу большим дядям, готовящимся к восхождению на политический Олимп. Молодняк, шакалье, увивающееся вокруг крупных хищников. Что-то вроде нацболов, только с откровенным фашистским уклоном. Об этом можно догадаться по букве, отштампованной на коварных трубках. «Феникс». От названия за версту разит социал-националистической идеей.

Кто же заварил эту кровавую кашу? Что он за человек? Да и человек ли он после этого?

Если оставить в стороне мораль и мистику, то определенно да. Бесспорно. Самый обычный человек, имеющий имя, паспорт, прописку, круг общения, деловые и родственные связи. Осторожный, хитрый, расчетливый, безжалостный, коварный. Сам в организации не числится, лишь денежки вовремя подбрасывает да идеи подает. Юридически доказать его причастность к экстремистам почти невозможно, тем более если он прикрывается иностранным подданством или депутатской неприкосновенностью. Как же добраться до этого гада? На диске, хранящемся в нагрудном кармане Хвата, содержались сведения о нем, его партии и нелегально финансируемой им организации. И все равно мозг пытался самостоятельно проникнуть в тайну «Феникса».

Мобильники изготовлены промышленным способом, с применением новейших технологий и довольно качественно. Производство налажено и вот-вот будет поставлено на поток… на конвейер смерти, черт бы его побрал. При всем при том никаких маркировок нет не только на телефонном корпусе, но, как подозревал Хват, даже на деталях. Транзисторы, печатные платы – чистенькие, разве что порядковые номера кое-где проставлены, чтобы работники при сборке ничего не напутали. О чем это говорит? О том, что господин Феникс тщательно заметает следы? Да, но не только. В дело запущен солидный капитал, вот что не менее важно. Производство начато буквально с нуля, то есть с инженерных, технологических, дизайнерских и прочих разработок. На черном рынке оружия ничего подобного пока что не появлялось. Следовательно, нужно сделать все, чтобы и не появилось…

Погрузившийся в размышления Хват едва не пропустил свою остановку, в последний момент протиснулся между створками начавших съезжаться дверей и очутился на перроне станции «Беговая», многолюдной, несмотря на то, что час «пик» постепенно сходил на убыль. Шагая к эскалатору, Хват по привычке полюбовался барельефами на тему конного спорта. Лошади со своими седоками мчались все вперед и вперед десятилетиями, но прийти к финишу им было не суждено. Осыпется со стен керамическая плитка, раскрошится гранитный пол, разрушатся облицованные мрамором колонны, а скачка будет продолжаться. До самого конца, который при всем желании не назовешь победным. Потому что в самом конце не будет ни Москвы, ни этого метрополитена, ни самого Хвата.

Он приостановился, а людские потоки устремились мимо, образуя вокруг что-то вроде недоброжелательного водоворота. Одни косились, другие злобно ворчали, третьи норовили зацепить баулом. Вливаясь в толпу, ты становишься ее частью, выпадая из нее, превращаешься в объект неприязни. Гораздо спокойнее быть как все или хотя бы таковым казаться.

Ну, казаться кем-то – дело привычное.

Ускоряя шаг, Хват энергично заработал локтями, вклиниваясь в каждый свободный просвет между колышущимися человеческими фигурами. Все вокруг дышало, шаркало, пахло, шевелилось. Лев Толстой, большой идеалист и такой же большой умница, напрасно сокрушался о том, что не способен возлюбить все человечество скопом. Его бы в московский метрополитен на денек, он бы живо избавился от всяческих иллюзий.

«Может, бросить все к лешему? – подумал Хват, поднимаясь по эскалатору. – Уж кто-кто, а я точно не люблю человечество. Родных, близких, друзей – да, но их давно уже можно по пальцам перечесть. На одной руке. Частично сжатой в кулак. Остальные люди мне не братья, я им тоже не брат, не сват и даже не троюродный дядя. Если я внезапно исчезну, то во вселенской тусовке этого почти никто не заметит. Сколько людей оплакивает сейчас погибших на Курском? Тысяча, полторы, от силы две. Но уже завтра некоторые из них начнут украдкой строить глазки, играть в лотерею, мечтать о продвижении по службе, сопереживать героям сериалов. Жизнь продолжается. Смерть продолжается тоже. Остановить это колесо рождений и похорон не в состоянии ни Христос, ни Гитлер. Зачем же ты напрягаешься, Михаил Хват? Кому нужны твои жалкие потуги?»

Да хотя бы мне самому!

Перехватив тревожный взгляд, брошенный на него цветочницей, расположившейся у выхода из метро, Хват догадался, что последние слова были произнесены вслух. Желая сгладить произведенное впечатление, он через силу улыбнулся и спросил:

– Сколько стоят ваши пионы?

– Это астры, – обиделась женщина, обжимая ногами свое ведро.

Обратившийся к ней тип с рысьими глазами нисколько не походил на тех мужчин, которые покупают цветы у уличных торговок. Под просторной джинсовой курткой такого вполне мог скрываться большой черный пистолет, может быть, даже два. А улыбался он так, словно в последний раз делал это очень-очень давно и теперь учился делать это заново.

Хват попытался вспомнить, являлся ли он когда-нибудь домой с букетом, не вспомнил, но все же достал из кармана деньги.

– Астры так астры. Сколько?

– Штука – тридцатник, – вызывающе заявила цветочница, загнув цену чуть ли не вдвое.

– Дайте десяток. – Хват послушно протянул ей триста рублей.

Ошеломленная цветочница наделила его пучком астр, спешно замотанным в целлофан, и подумала, что насчет пистолетов она погорячилась. Мужчина как мужчина, только немного не в себе. Оно неудивительно. У человека, надо понимать, горе. Ведь четное число цветов покупают покойникам, а не живым. В противном случае это будет плохая, очень плохая примета.

Цветочница бросила последний взгляд вслед удаляющейся фигуре в джинсовом костюме и поежилась, словно ей вдруг сделалось зябко.

Белые астры, сунутые в мусорное ведро, источали почти неощутимый, но характерный запах, ассоциирующийся у Хвата с похоронами. Алиса исчезла. Ушла, не попрощавшись. Ох и сволочи же англичане, придумавшие этот дурацкий обычай! Или, наоборот, молодцы? Что за смысл мямлить друг другу всякие ненужные слова, когда сказать нечего? И без слов все ясно. Алиса ушла, потому что Хват не смог дать ей то, что ей было нужно. Слишком они разные люди.

– Так что все к лучшему, – пробормотал Хват, скривившись. Очень уж крепкий чай он себе заварил. Степная полынь, а не чай.

Правда, в холодильнике имелась также водка. Целых две бутылки, хоть залейся. Хват угрюмо посмотрел на них и аккуратно закрыл дверцу. Если угощаться сорокаградусной всякий раз, когда на душе муторно, так и спиться недолго.