Михаил Березин - Аль-Капоне мертв…

Мы залегли за насыпью вдоль железнодорожной ветки, соединяющей Варшаву с Познанью. Все вокруг было вплавлено в призрачный, белесый рассвет, словно муха в янтарь. Рядом высился призрачный лес, будто бы вырезанный из нестиранной гимнастерки. Да и мы сами с нашими автоматами, припавшие к насыпи, больше смахивали на призраков. Этакие чада ночного кошмара. Вот, пущенное крученным ударом, взмоет солнце, изливая сквозь многочисленные прорехи в покрышке сияние, наши дурацкие фигурки начнут обретать прозрачность, сквозь них все отчетливее станет проступать бурая, залитая машинным маслом, щебенка, и, наконец, мы полностью растворимся в свете нарождающегося дня… Но пока еще мы здесь. Ха-ха!

Словом, все вокруг было преисполнено призрачности за исключением коньяка "Наполеон", который мы хлебали по очереди из пузатой бутылки. Он обжигал гортань и тепло разливалось по организму. С автоматами, разумеется, был полный маразм. На военные эшелоны мы и раньше не зарились, а с тех пор, как Западная группа войск позорно капитулировала, нам больше не попадалось ни одного военного эшелона. Но Кровавая Мэри объяснила, что автоматы все равно могут понадобиться. Очевидно, на случай, если Верлиока в очередной раз вознамерится составить нам конкуренцию на нашем же собственном участке. Сама-то атаманша щеголяла "Байардом" 9-го калибра. И эти странные длинные плащи и шляпы с полями тоже она нас заставила нацепить. Можете себе представить, как выглядит в подобном одеянии Мутант? Или тот же Карлюкин? Только сумасшедшие дизайнеры одежды, из тех, что сочиняют моду двадцать первого века, могут себе подобное вообразить. Мутант – в действительности, конечно же, не мутант. Просто рожей не вышел: нижняя челюсть вперед, верхняя – назад. При желании он может запросто достать носом до подбородка.

И вот мы залегли в этих неопределенного цвета плащах и шляпах и с "калашниковыми" в руках и глушим коньяк "Наполеон". И время от времени пялимся на часы. Поезд с клиентами уже должен быть на подходе.

Мне как раз протянули бутылку, когда мобильный за пазухой у Кровавой Мэри затрещал как дятел. Она положила "Байард" на щебенку и, перекатившись на спину, устроилась, словно на тахте у себя дома. – Это ты, поросенок? – проговорила она своим грудным голосом.

Мы навострили уши. Мы любим подобные эротические сеансы, да и случаются они нередко.

– Хотел бы я быть этим поросенком, – прохрипел Карлюкин. Я бы тоже хотел быть этим поросенком. Мы все хотим быть этим поросенком, за исключением разве что Пригова. Потому что атаманша наша – баба ядреная.

– Ну ты как? – продолжает Мэри. – Почему не спишь? Ты сейчас должен спать и видеть красивые сны. Договорились? Живо представляем себе эту картину: "поросенок", развалившийся в постели, пышные усы, густая поросль на груди, в которой тонет золотая цепь, – и завидуем еще больше. Почему-то ей всегда хотелось, чтобы "поросенку" снились красивые сны.

Атаманша отправляет мобильный назад за пазуху и благодушно бросает:

– О'кэй.

До нас доносится гул приближающегося поезда. – Клиенты, – шамкает Мутант и растягивает губы в дьявольской усмешке.

Мы слышим, как состав замедляет ход и останавливается как раз напротив нас. Это и должно было произойти. Он всегда останавливается здесь, с точностью до сантиметра. На его боках красуется замызганная надпись: "Москва – Берлин". – И чтобы тихо, – командует Кровавая Мэри, вытягиваясь во весь рост с "байардом" в руке.

Забросив автоматы за спину, мы живо карабкаемся по насыпи и рассредоточиваемся по вагонам. Я работаю в звене с Карлюкиным и Мутантом. Мутант отпирает дверь вагона специальным ключом, и мы вваливаемся внутрь. У проводников, естественно, забаррикадировано – уже ученые. Следующую дверь неожиданно легко удается отомкнуть. Карлюкин просовывает руку с газовым пистолетом в купе и производит выстрел. Бежит дальше, снова просовывает руку и производит выстрел. Руки у него длинные как у орангутанга. В общей сложности из десяти купе в вагоне удалось открыть шесть. Как раз хватило одного барабана без перезарядки. Пока Карлюкин бегал и стрелял, мы с Мутантом искали, чем бы поживиться. Распаковывали чемоданы и вываливали содержимое прямо на пол. Если попадались документы, не трогали – пусть помнят нашу доброту. А вот золото, валюту, одежду кое-какую, аппаратуру, косметику – пожалуйте в мешки. Клиенты лежат себе тихо-смирно, любо-дорого посмотреть. В полном вырубоне, поскольку заряды у Карлюкина нервно-паралитические. Было б удивительно, если бы после подобной газовой атаки кто-то из них поднялся и заговорил. Лежат себе и в ус не дуют. Даже завидно. Наверно видят красивые сны. Как "поросенок" нашей атаманши.

Набралось два с половиной мешка. Я еще книжку прихватил в яркой суперобложке, хотя именно книжки Кровавая Мэри рекомендовала не трогать: должно же в нас оставаться хоть что-то святое. По сравнению с головорезами Верлиоки. Но книжек у этого клиента – пруд пруди, он отсутствия одной даже не заметит. Зато мигом обнаружит пропажу золотого портсигара и платиновой зажигалки.

Взвалив мешки на спину, выбираемся из вагона. Отовсюду на железнодорожное полотно сыплются ребята в плащах и шляпах. Устремляемся к лесу. Тут еще сохранились остатки ночи, они цепляются за листву, обнимают серые фигуры. Под ногами хрустят ветки. Дыхание учащается.

Наконец, сквозь кроны деревьев начинает проглядывать дорога. Лес расступается. У обочины в зябком оцепенении застыли "мерседесы". Мешки – в багажники. Туда же автоматы.

– Уходим, – командует Кровавая Мэри.

Я усаживаюсь за руль, выворачиваю ключ зажигания. Машина вздрагивает, стряхивает с себя дрему.

И мы уходим. Нас больше нет. Лишь замерший посреди леса в нервно-паралитическом забвении железнодорожный состав. Призраки растворились…

Восходит

СОЛНЦЕ

заливает своими лучами округу. На лугах, несмотря на ранний час, уже пасутся коровы.

– Перикла на них нет. Правда, Бергер? – смеется Карлюкин.

Перикл – имя быка, обитающего в загоне по соседству с Хутором. Он известен своим свирепым и в то же время любвеобильным нравом.

– Угу, – отвечаю я, зевая.

Наш кортеж проносится мимо немногочисленных польских деревень. Завидев колонну "мерседесов", местное население спешит прочь от дороги. А полицейские действуют по принципу "ничего не вижу, ничего не слышу". Но, вообще-то, мы поляков не трогаем, между нами как бы действует негласный договор. Что-то вроде пакта о ненападении. Полицейским же неизменно перепадает кусок пирога.

Мы всех устраиваем. За исключением клиентов, разумеется. Все остальные, кроме клиентов, нами довольны.