Евгений Сартинов - Убит по собственному желанию

— Сколько он получил тогда? — спросил Мазуров.

— Ствол чистый был так что полтора года. И то скорее за то, что он стащил его из дома бывшнего прокурора города Матвеева.

— Касатик у нас борзый, — согласился Мазуров. — Оружие всегда любил с собой таскать.

— Это кличка у него такая — Касатик? — Спросил Юрий.

— Да от фамилии. Причем наследственная.

— У Воли мужиков было штук пять, но она фамилию не меняла. Как была в первом браке с Касатиком, так и осталась Касатоновой. Тоже известный был в наших местах налетчик…

Этот поток воспоминаний прервал телефонный звонок.

— Да, Мазуров слушает.

— Иван Михалыч, Косарев у тебя? — спросил голос дежурного.

— Да, а что?

— У нас труп.

— Где?

— Железнодорожная шестьдесят восемь, квартира сорок. Колодников уже выехал, если хочет, то пусть берет Сычева и едет туда.

— Ладно, передам.

Мазуров быстро записал данные на листок, и подал его Косареву.

— На, вот беги, Георгиевич. Свежий труп там тебя ожидает.

Майор скривился.

— Вечно, от тебя, Михалыч, одни хреновые вести. Вот ни разу не сказал, что господин майор, вас по телефону вызывает красивая женщина, она уже вся изнемогает в предвкушении моего появления.

— Ага, а Нинка ждет, чтобы обломать о тебя последнюю скалку.

Косарев многозначительно покрутил пальцем перед глазами разыскника.

— Не надо! Это об тебя скалки Елена обламывает, а моя держит меня в строгом ошейнике, но на длинном поводке. Так, куда мне ехать? Железнодорожная шестьдесят восемь, этот «Гроб», гадюшник, квартира сорок. Что-то мне адрес этот знакомый.

— О, так мне тоже в этот дом надо! — Оживился Астафьев. — Там в пятнадцатой квартире свидетельница по Михеевой должна жить.

Мазуров так же заинтересовался.

— По Михеевой? Давай, езжай! Там все сроки уже истекли, продлевать надо. Не дай боже прокуратура чухнется, нам же вставят по первое число. Иди.

— Поехали, подвезу, студент! — Согласился Косарев.

Когда мимо Воли, дожидавшейся вызванного такси, с характерным воем промчалась милицейская машина, она немного вздрогнула и поморщилась. Для того, чтобы отвлечься, Воля не стала доставать очередную папиросу, а кинула в рот конфету, мятный леденец. И в памяти почему-то вспыли уже очень далекие, послевоенные года.

Акимовна ногой пододвинула ящик, усадила на него дочь, поправила темную козью шаль.

— Сиди тут, никуда не уходи, — велела она, сунула в рот дочери мятный леденец, положила перед Волей небольшую, засаленную тюбетейку, перевернула ее и скрылась в рыночной толпе. Народ, одетый бедно и однообразно, в стареньких пальто с широкими воротниками и огромными пуговицами, в вытертых шубках довоенной поры, а большей частью в шинелях, телогрейках и сапогах, хороводился вокруг девочки в поисках того, кто мог что-то купить, и того, кто мог что-то продать. Закутанная в шаль девчонка редко привлекала к себе внимание, но уж если привлекала, то надолго.

— Смотрите, Алексей Петрович, какие удивительно красивые глаза, — услышала Воля над своей головой мужской голос.

— Да, Игорь Викторович, согласен. Редкой красоты глаза, и вообще, лицо очень красивое, — согласился второй голос. — Такое только рисовать и рисовать.

Воля подняла глаза. Перед ней стояли два человека, одетые для тех лет довольно богато. Один был в стильном сером пальто с тросточкой в руках. На голове была одета не по холодной погоде широкополая шляпа. Второй же, полный, с круглым, смешным лицом, был в белых, катанных пимах с галошами, в белом же, романовском полушубке и такого цвета и материала шапке-ушанке.

— Мне кажется, что из этой девочки со временем вырастет удивительная красавица, — сказал первый из друзей.

— Судя по лицу — да. Только вот выживет ли она вообще? Судя по пустой тюбетейке ей приходиться туго. Ладно, пошли, Игорь Викторович. Надо же нам купить этого злосчастного гуся.

— Сейчас, — кивнул его молодой спутник, и, пошарив в карманах, кинул в тюбетейку несколько монет.

Пара удалилась, хотя молодой мужчина еще пару раз оглянулся на красивую девчонку. Они уже не видели, как из толпы выскочил низкорослый шкет-беспризорник, сгребший все монеты и снова нырнувший в толпу. Девочка на это просто не обратила внимания. Вскоре к Воле подошла Акимовна.

— Ну как ты тут. Не замерзла? — Спросила она, заботливо поправляя шаль.

— Нет, — еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать, метрах в тридцати от Воли вспыхнул скандал. Сразу несколько женских голосов начали кричать что-то грязное, матершинное, и среди них Воля уловила голос Акимовны. Сорвавшись с места, она побежала на звук, и с разбегу врезалась в толпу. Как юла, она протиснулась в самый центр толпы, где милиционер в синей, форменной шинели держал за руку Акимовну. Напротив нее стояла грузная, пожилая женщина в не сходящемся на животе ватнике, кричавшая в лицо её приемной матери грубые и неприятные слова:

— Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…

— Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! — Кричала в ответ Акимовна. — У меня же три ранения, контузия…

— Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!

— Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!

— Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, — сурово прервал перепалку милиционер.

— Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! — Спросила Акимовна.

— Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! — Напирала пузатая старуха.

— Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!

— Пошли, — сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.

— Посадить ее надо, воровку! — Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.

— Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!

Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.

— Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! — Закричала она высоким, тонким голоском. — Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!