Стивен Хантер - 47-й самурай

Но девочка начала писаться в постель, и это вызывало недовольство монашек и нянек. Они старались скрыть свое раздражение, но ребенок прекрасно чувствует малейшие нюансы выражения лица, интонации, жеста — и девочка поняла, что чем-то сильно провинилась. Это ее огорчило. Она ничего не могла с собой поделать. Ей было очень стыдно, потому что личная гигиена (девочка не знала этих слов, она думала про себя так: «быть чистой и свежей») имеет столь важное значение; мама старательно приучала ее к этому, и вот она стала такой грязнулей. Монашки были разочарованы. Никто не повышал голос, не наказывал девочку, не поднимал на нее руку, и все же это было тяжкой ношей.

Девочка не могла сказать, когда она начала кричать во сне. Но через какое-то время ей уже казалось, что крики были всегда. Она понятия не имела, откуда все это взялось, но по ночам — не каждую ночь, а иногда, — когда она лежала в кровати одна, в темноте, и спала, а может быть, не спала, ей вдруг начинали слышаться крики.

Мама? Папа? Реймонд? Джон? Томоэ?

Это были не они. Девочке так их не хватало. Ну почему они покинули ее? Почему Бог позвал их к себе? Все это было так несправедливо.

— Ты должна быть сильной, — говорили ей.

Но что значит «сильной»? Ее братья были сильными, особенно Реймонд, спортсмен. Они упражнялись с гантелями, у них бугрились мышцы. Они смеялись и подшучивали друг над другом по поводу школы, девчонок, домашних работ и всего остального, и это было так чудесно, хотя тогда, разумеется, девочка еще не сознавала, насколько это чудесно и как скоро все это кончится. Кончится навсегда.

Однако, похоже, монашки требовали от нее продемонстрировать не эту «силу». Девочка решила, что тут дело не в мускулах, а в чем-то другом, в таком, что у нее никогда не получится. Это не имело никакого отношения к мокрой кровати по утрам и ночным крикам.

— Это кричишь ты сама, — сказала ей как-то одна из монашек. — А не кто-то другой. Пожалуйста, дорогая, тебе нечего бояться. Ты среди друзей, которые позаботятся о тебе. Ты должна быть… — И снова то самое слово: — Сильной.

А однажды крики стали настолько громкими, что девочка проснулась. И вдруг поняла, что она вовсе не спала. На улице был ясный день. В комнате было светло. И постепенно до девочки дошло, что на этот раз кричит не она, не мама, не папа, не Джон, Реймонд или Томоэ, а сестра Мария.

Внезапно дверь распахнулась, выбитая ударом ноги, и в комнату ворвалось огромное чудовище. Девочка тотчас поняла, что это очень злое огромное чудовище. Одна половина его головы была распухшей и желтоватой, нижняя часть лица была забинтована, и на белом проступали пятна крови. Чудовище было громадным и свирепым. Оно посмотрело на девочку, и та от страха описалась.

Чудовище схватило ее.

— Девочка, — зловеще прорычало оно, — ты будешь делать все так, как я тебе скажу, иначе я тебя больно ударю. Ты все поняла?

Девочка почувствовала, что имеет дело с силой взрослого. Ей захотелось кричать, но она не смогла издать ни звука, потому что ей было очень страшно.

Грубо схватив ее, чудовище вышло в коридор. Там девочка увидела сестру Марию, лежащую на полу с окровавленным лицом. Рядом с ней сидела на корточках сестра Аоки, пытаясь привести ее в чувство. Она судорожно тряслась от страха и не подняла глаз. Девочка подумала о Железном Дровосеке. Железный Дровосек смог бы ее спасти. Но его здесь не было.

Огромное чудовище с ревом неслось по коридору, к нему присоединились еще два огромных чудовища в таких же черных костюмах. У всех были одинаковые плоские, тупые лица и угрюмые рты, а под одеждой чувствовалась большая мускулатура. Это были самые настоящие чудовища.

Через мгновение они выскочили на улицу. И никто не потрудился предложить девочке теплую одежду.

Подкатила черная сверкающая машина, огромное чудовище запихнуло Мико внутрь и уселось рядом, навалившись на нее своей тушей.

— Эй, ты, — прошипело оно, — ни одного звука, ни одного крика, делай, что тебе говорят, иначе будет плохо. Сядь на пол на корточки, чтобы тебя не было видно.

Чудовище усадило девочку на пол и накрыло ее ковриком. Машина рванула с места, визжа покрышками.

Как и предполагал Боб, в разделе частных объявлений «Джапан таймс» появилось послание, зашифрованное с помощью «Благородства в неудаче». Вся разница заключалась в том, что не он обратился с этим сообщением к Кондо Исами, а Кондо Исами обратился к нему. Сообщение расшифровал ось без труда: «Ворота Ясукуни, десять утра, вторник».

— Тебя убьют, — сказала Сьюзен Окада.

— Нет. Не убьют, если у меня с собой не будет меча. Кондо назначит следующую встречу. И вот тогда меня убьют.

— О, так гораздо лучше. Послушай, мы должны обратиться в полицию.

— Нет. Тебе известно, что у Кондо, точнее, у его босса Мивы в полиции есть осведомители. Кондо узнает обо всем через десять секунд. И что это даст? Мико убьют, меня убьют. Нет, я пойду на встречу, договорюсь о следующей встрече, о передаче меча, и мы будем плясать уже от этого.

— Но у Кондо на руках все козыри, и он это понимает. Вести с ним переговоры бессмысленно. Он заманит тебя в какое-нибудь пустынное место, убьет, заберет меч, убьет Мико, после чего продолжит свое черное дело. Он победит.

— Может быть, мне удастся…

— Нет! Ты погубишь девочку. Погубишь себя. Мива одержит верх. И что тогда?

— Окада-сан, я отправлюсь на эту встречу и вернусь назад. А там посмотрим.

— Если из-за меня погибнет этот ребенок…

— Ты только выполняла свой долг. Ты ни в чем не виновата. Тут дело в тех ребятах, которые ради достижения своей цели не остановятся ни перед чем. Во всем всегда виноваты они. А нам с тобой выпала честь с ними сразиться. И мы с ними сразимся. И остановим их. Они считают себя самураями. Но на самом деле никакие они не самураи. Мы им покажем, что значит быть настоящим самураем.

Но Сьюзен его слова не убедили. Боб уехал, оставив ее в подавленном состоянии.

Здорово похолодало. Вся зелень в Японии исчезла. Дул холодный ветер, гоняя опавшую листву по вымощенным дорожкам храма Ясукуни. По обеим сторонам широкой бетонной площадки стояли деревья, голые и строгие, похожие на ржавую колючую проволоку.

Боб остановился под железными воротами. Они возвышались над ним, два стальных столба, взметнувшиеся на пятьдесят футов вверх, перехваченные двумя поперечинами, одна из которых просто обеспечивала прочность конструкции, а другая, выполненная в виде большого распростертого крыла, символизировала Японию, просторы, могущество, славу и красоту необъятной Азии. Устремив взгляд в голубое небо, на верхнюю поперечину, Боб увидел бесконечность.

Он поежился. Поверх черного костюма он накинул лишь дождевик, что было явно не по погоде. За зеленым парком, окружающим храм, суетился деловой Токио, сигналили машины, куда-то спешила нескончаемая толпа пешеходов. Здесь же была лишь горстка туристов, несколько групп, которые направлялись или к буддийскому храму — прямо по дорожке, или к музею самураев — направо.