Валерий Горшков - Тюрьма особого назначения

Через полгода после моего увольнения я познакомился с Викторией.

Благодаря нашей встрече я, окончательно уставший от бесконечных ночных кошмаров, периодически накатывающих на меня головных болей и ощущения потери своего места в жизни, вдруг почувствовал, что у меня под ногами снова появилась твердая почва. Эта маленькая хрупкая девушка, работающая медсестрой в военном госпитале, где я лежал на обследовании, открыла мне новый мир. Мне, долгое время жившему жизнью, в которой присутствовал лишь приказ командира, срывающийся с площадки вертолет, треск автоматных очередей и кровь, кровь...

Однажды после нашего длинного ночного разговора она принесла мне маленькую книжицу в коричневом переплете с тонкими, как папиросная бумага, страницами и мелким шрифтом.

— Ты обязательно должен это прочитать. И не просто так, как газету, а постараться понять все, что здесь написано. Чтение не из легких... Но ты увидишь, Влад, тебе обязательно станет легче!

Я взял в руки книгу и прочитал: «Новый Завет и Псалтырь», а потом недоуменно перевел глаза на затаившую дыхание девушку.

— Вика, я даже...

— Не надо, не говори ничего до тех пор, пока не прочитаешь! — Она наклонилась к кровати и нежно поцеловала меня в колючую щеку. — Капитан ты мой несчастный...

Когда она ушла, оставив меня одного, я взял с тумбочки почти невесомую книгу и наугад раскрыл в первом попавшемся месте.

«...А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке... И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великим...» Я опустил книгу и задумался. Всего несколько строк, а как точно они охарактеризовали всю мою предыдущую жизнь! Я замок свой построил на песке...

Да, именно так это и было. И все же я отказался принадлежать к жестокому миру войны, осознав бессмысленность и несправедливость творящегося...

Я читал всю ночь, заснув лишь под утро. Когда же, спустя несколько часов, я проснулся от мягкого прикосновения к моей щеке теплой и чуть влажной маленькой женской ладони, когда мой взгляд встретился со взглядом близкого и дорогого мне человека — тогда я уже знал точно, чего именно мне так сильно не хватало все эти долгие беспощадные годы службы в спецназе.

— Вика? — чуть слышно спросил я, словно боясь нарушить чистоту наступившего момента.

— Да?.. Тебе снова снились кошмары, Владик? Милый мой, несчастный солдатик...

— Вика, ты не знаешь, где находится ближайший к госпиталю храм?

— Храм? — с чуть заметной улыбкой переспросила она. — А ты взгляни в окно.

Я сел на кровати и медленно повернулся к на две трети затянутому морозными узорами окну палаты. И увидел, как в робких лучах зимнего солнца сусальным золотом сверкнули купола храма. Я столько раз за последние две недели смотрел в эти стекла и — не видел его! Удивительно, каким я был слепцом!

— Спасибо тебе!.. — Я нащупал ладонь стоящей рядом Вики и прижал ее к губам.

— За что? — удивленно спросила она.

— За все. За то, что ты есть!

С того самого декабрьского утра моя жизнь в корне изменилась. Моя душа словно родилась заново. После перерыва в десять с лишним лет я снова стал замечать красоту природы и получать удовольствие от общения с людьми. Я любил Вику и уже не мог себе представить, что когда-то существовал без ручейков ее шелковистых пепельных волос, без ее милого, ласкового смеха... Это счастье подкреплялось вошедшей в мою жизнь верой. Настоятель храма Святой Троицы стал для нас с Викой не просто духовным наставником, с которым мы часто встречались и разговаривали, а, если так можно сказать, вторым отцом. Спустя несколько месяцев после моей выписки из военного госпиталя мы с Викой обвенчались, и отец Сергий, одарив нас крестным знамением, объявил нас мужем и женой. А еще через месяц Вика сообщила, что у нас будет сын... Она так и сказала — «сын», а не «ребенок». Она была уверена, что родится именно мальчик, и постоянно говорила:

«Я хочу, чтобы у меня был еще один Владик. Такой же большой, сильный и добрый, как его папа!.. Тогда мне ничего в этой жизни уже не будет страшно...» Это было в конце весны. А в июле случилось событие, для определения которого я до сих пор не могу подобрать подходящего слова. Впрочем, нет. Одно, кажется, есть — «апокалипсис».

В тот вечер я находился дома, в нашей маленькой однокомнатной квартирке на улице Чапаева, в которой когда-то, до моего поступления в военное училище, мы жили вдвоем с матерью. Она умерла от рака, когда я заканчивал училище... Я ждал, когда Вика вернется домой после вечерних лекций в медицинском институте.

Некоторое время назад она поступила на подготовительные курсы, твердо желая получить профессию детского врача. Даже предстоящее материнство и связанные с этим хлопоты не останавливали ее.

Обычно она возвращалась с занятий где-то около десяти, однако в тот вечер стрелки часов показывали уже первый час ночи, а Вики все еще не было.

Терзаемый недобрыми предчувствиями, я снял телефонную трубку и набрал номер общежития медперсонала. Уехав в Ленинград от спившихся родителей-алкашей, доживающих свой век в далекой уральской деревушке. Вика поступила в медицинское училище при военном госпитале и жила в общежитии несколько лет до нашего с ней знакомства. Там остались люди, с которыми ее слишком много связывало, чтобы, переехав, забыть про их существование. Время от времени она заходила в общежитие навестить подруг, но обычно при этом звонила и предупреждала меня, где находится. Сегодня телефон молчал.

— Общежитие, — сухо ответили мне на том конце линии.

— Добрый вечер, — скороговоркой выпалил я. — Татьяна Петровна, это Владислав Аверин звонит. Вика к вам сегодня не заходила?

— Здравствуй, Владик, — в голосе пожилой комендантши сразу же появились теплые нотки. — Нет, не видела. А что, ее до сих пор нет дома? — обеспокоенно встрепенулась Татьяна Петровна.

— В том-то и дело... А вы не могли бы спросить у девочек, может, они что знают? — спросил я первое, что пришло мне на ум, хотя сам прекрасно понимал, что некуда идти Вике в столь поздний час, кроме как домой или в гости к подругам, поскольку больше во всем городе у нее не было других знакомых.

— Ой, Господи! — не на шутку разволновалась старушка. — Ты подожди, хорошо, я сейчас поинтересуюсь. Боже мой! — Я услышал, как громко стукнула брошенная на стол трубка и как где-то вдали раздался громкий голос комендантши.

Одновременно с ним словно паровой молот застучало мое встревоженное сердце. Я уже чувствовал его удары в голове, в ногах, в пальцах, крепко сжимающих хрупкую пластмассу телефонной трубки. Только бы ничего не случилось... Вот сейчас щелкнет замок на входной двери и она войдет... Нет, вот сейчас... Через минуту...