Стивен Хантер - Крутые парни

— Ну вот мы и приехали, — сказал Бад, свернув на Уэст-стрит и подъезжая к зданию тюрьмы. То ли это была игра воображения, то ли им овладело безотчетное чувство страха, но ему даже показалось, что воздух в этом месте тяжелый и вязкий.

Каторжная тюрьма Мак-Алестера имела все, что подразумевается, когда произносят слово «тюрьма». Огромные безжизненные стены опутаны проволокой, утыканной острыми, как бритва, шипами. В тех местах ослепительно белой стены, где предательски обвалилась штукатурка, обнажилась мощная кладка старинного красного кирпича. Становилось ясно, что под веселенькой оболочкой таится мрачное закоптелое содержание, сочащееся человеческим несчастьем.

— Когда приближаешься к таким местам, как это, начинаешь физически чувствовать излучение зла, — заметил Бад, когда они подъехали к высокой южной стене тюрьмы. — Заключенные называют эти заведения школами гладиаторов. В тюрьме молоденькие ребятишки с дурными наклонностями учатся воровать, насиловать и убивать и не испытывать при этом никаких чувств. Никто доподлинно не знает, что происходит за такими стенами, как эти. Вы, нормальные люди, не можете даже в страшном сне вообразить себе этого. Но я могу точно сказать: ничего хорошего еще не вышло из американских тюрем. Я бы сжег их напалмом, чтобы все, кто там находится, сгорели дотла. А потом можно все начать сначала. Вторая попытка.

— Представляю, какой шум подняли бы газеты, — заметила Холли.

— Они будут кричать до тех пор, пока не увидят, что уровень преступности снизится.

Бад вписался в узкий проход, над которым висела табличка «Наблюдение за соблюдением законов». Проход примыкал к неприметному выходу из второго административного корпуса. Бад выключил двигатель. Лэймар, Оделл и Ричард бежали именно из этого здания. Он вспомнил газеты тех дней, фотографии, стрелки на них указывали на окно третьего этажа административного корпуса блока камер А, откуда выпрыгнули бежавшие арестанты и под которым бедняга Уиллард на свою беду припарковал свой фургон. Эти мерзавцы спрятались в его машине и ждали, когда он придет, чтобы убить его. Потом они выехали из ворот, повернули налево, потом еще раз налево и поехали по живописной узкой улочке к гостиничному центру для приезжих. Дальше они миновали дом охраны — обычный многоквартирный дом, проскочили маленький музей и выехали на Уэст-стрит, навстречу свободе.

— Открой-ка бардачок, — велел он ей.

Она открыла. Там лежал маленький черный пистолет.

— Это «Беретта-84», калибра 0,38, — пояснил он, — тринадцать зарядов. В обращении безопасна. Если что случится...

— Бад!

— Я знаю, что это глупость и ни черта на самом деле не случится. Но ты же знаешь, как устроены мои мозги. Как бы там ни было, если понадобится, ты возьмешь пистолет вот так, потом большим пальцем сдвинешь предохранитель — вот так. Потом тебе останется только тринадцать раз нажать на собачку. От такого поворота дел он опешит, а ты из этой штуки сможешь уложить его на месте.

— Бад, ты странный человек. Неужели ты думаешь, что сегодня состоится еще один побег?

— Нет, не думаю. Но, как говорят, хочешь мира, готовься к войне. Я вернусь через час, ладно?

— Да, сэр. Нет проблем.

— Ты уверена?

— Да, сэр. Я взяла с собой книжку.

— Прекрасно.

Бада ждали. Но если он хотел услышать извинения за служебную халатность, допущенную в Мак-Алестере, то он ошибся. Прием не отличался нежностью, был профессионально корректным, отчужденным, холодным, но не грубым. Помощнику надзирателя Бад сдал свой командирский «кольт» и вслед за сотрудником тюрьмы прошел в мрачный кабинет. В трех картотечных ящиках лежало все, что осталось в Большом Маке от Лэймара, Оделла и Ричарда.

— Никаких писем, — сказал помощник надзирателя. — Лэймар и Оделл все эти годы никаких писем не получали. О них никто не заботился, думаю, что никто и не знал, что они здесь, они просто не существовали.

Бад согласно кивнул.

— Я не знаю, что вы хотите здесь найти, — продолжал помощник надзирателя, — но что бы вы ни надеялись откопать, думаю, что будете разочарованы. Сколько времени вам потребуется?

— Ну скажем, один час, это немного?

— Нормально, сержант. Используйте свое время. Не спешите. Никто сюда не войдет и не потревожит вас.

Бад сел и выдвинул ящик Оделла. В основном в ящике содержалась одежда. Чисто выстиранные джинсы и отглаженные рубашки. Несколько арестантских роб, хотя их ношение сейчас не являлось обязательным. Нижнее белье, тоже чистое. Никакой порнографии. Кажется, в этом человеке отсутствовала сексуальная косточка. С грехом пополам собранная модель самолета. Модель боевого корабля времен Второй мировой войны, тоже плохо собранная и вся перемазанная клеем. Лезвие, изготовленное из обувного рожка, очень остро заточенное. И наконец, сигарный ящик. Эти вещи вполне могли принадлежать какому-нибудь сорванцу типа Гека Финна.

Бад открыл коробку. Сверху лежала выцветшая фотография деревенской женщины. Судя по прическе, фото сделано в шестидесятые годы. У нее был тяжелый взгляд, характерный для людей эпохи депрессии, на худощавом лице ни капли жира, глаза узкие, в них выражение человека, который не ждет от жизни никакой пощады. Женщина куталась в дешевое пальто, хотя, судя по всему, стояло лето. Фотография была некачественной, но на заднем плане угадывалась дощатая стена дома. Наверное, женщина была фермершей. Он перевернул фотографию. На обороте надпись крупными детскими буквами: «Камилла, мама Оделла. Анадарко, Оклах. 1967 год». Писал, очевидно, не Оделл, так как умственно отсталый Оделл был неграмотен.

Под фотографией лежал альбом «Раскрась сам». Бад открыл его. Альбом был издан где-то в начале шестидесятых, издан плохо. Контуры были замазаны цветными карандашами. Тот, кто закрашивал картинки, совершенно не обращал внимания на линии силуэтов и контуры рисунков. Рисунки в альбоме были сделаны по мотивам диснеевского мультфильма «Спящая красавица». На его страницах изображались очертания стройных белокурых красавцев. Давать такой альбом в руки Оделлу, неуклюжему и умственно отсталому человеку, было жестоко, подумал Бад. Оделл, с жутким провалом вместо рта и разумом, лишенным всякого смысла, мог почувствовать себя уязвленным, видя на рисунках людей, у которых в избытке то, чего сам Оделл начисто лишен. Нежной женской ручкой на первой странице альбома было написано: «Любимая книжка Оделла». Бад перелистал страницы и наконец наткнулся на любимый рисунок Оделла. На нем был изображен вставший на дыбы дракон, готовый броситься на стройного красивого рыцаря с мечом.

Единственный рисунок, которого не коснулся карандаш Оделла. Изображение, вероятно, произвело на Оделла столь сильное впечатление, что он решил не портить его своими карандашами.