Олег Приходько - Прыжок рыси

Просмотр длился почти час. На предпоследней странице была фотография Павла рядом с девушкой в белом плаще, с букетом осенних цветов. Фотография была сделала в дождь, Павел держал над девушкой зонтик. На шее девушки алела косынка.

— Кто это, Алевтина Васильевна?

Несколько секунд она смотрела на фото молча. Потом, словно нехотя, сказала:

— Нелли Грошевская.

— Он знакомил вас с нею?

— Да, конечно. Они приезжали сюда летом и осенью. Это варенье из айвы мы закатывали вместе.

— Мне показалось или вам не очень хочется о ней говорить?

Последовал долгий, прерывистый вздох.

— Она, наверно, хороший человек. Паша любил ее. Серьезная, вдумчивая молодая женщина.

— Почему же так неопределенно? Разве человек может быть «наверно, хорошим»? Либо — либо, нет?

— Я никогда не позволяла себе вмешиваться в личную жизнь Павла. Все, что он считал нужным, он рассказывал мне сам. Знаю только, что с Нелли они поссорились. Когда мы виделись с ним в Приморске, я спросила, почему ее нет, а он как-то очень раздраженно… он посмотрел на меня и пронзительно так… не могу даже выразить этого словами, сказал: «Мама, я прошу тебя никогда больше о ней не вспоминать». Грех ее винить в том, чего я не знаю. Она была на похоронах, плакала, мы сидели рядом на поминках. Она уверяла, что я преувеличиваю, ссора была на самом деле пустяковой и незадолго до Пашиной смерти они помирились. Кстати, она приезжала сюда восьмого… нет, седьмого числа, накануне праздника, поздравляла меня. Ночевала в сарае, а восьмого мы ходили на кладбище.

— Почему в сарае-то? — удивился Евгений.

— Ах, это!.. Да там Паша оборудовал маленькую комнатку. Стол, книжные полки, печка — любил там работать. И с Нелли они проводили там летние вечера. Мне тогда казалось, что дело идет к свадьбе… А почему она так заинтересовала вас?

— Показалось, что я ее где-то видел. Наверное, ошибся.

— Не знаю, могли ли вы ее видеть в Москве. А здесь ее все знают, она ведет передачу «Приморские новости».

Евгений мгновенно вспомнил это лицо: в студии телевидения она брала интервью у Гридина. Екнуло сердце, будто в преддверии чего-то важного, какого-то открытия, способного расставить все по местам.

«Грошевская приходит к Павлу и уходит от него за два часа до убийства. Если верить Битнику, разговор у них с Козловым мирным вовсе не был, как она рассказала Алевтине Васильевне на поминках. Если с нее и не взяли подписку о невыезде, то уж сбрасывать со счетов не должны были никак. Даже если ее вызывали на допрос в качестве свидетельницы, а не подозреваемой, выпустить до окончания следствия в эфир в паре с губернатором, который был объектом нападок ее жениха, о чем, несомненно, все знали?.. — размышлял Евгений, безучастно глядя на оставшиеся в альбоме фотокарточки. — Уж не Гридин ли стал причиной их ссоры?..»

— … несколько оставшихся его статей, — прослушал он начало обращенной к нему фразы.

— Что?

— Вы устали, Женя? Вам не интересно?

— Что вы, очень интересно.

— Я говорю, что в этой папке — ксерокопии статей Павла. Hе всех, конечно, но… вы ведь не читали его статей?

— Не читал, нет,

— Вот я и хочу подарить вам эту папку.

— Мне?.. А как же вы?

— А у меня они есть. Эти копии мне дал один человек, Пашин сосед по общежитию. Мне они без надобности, но я не хотела, чтобы они оставались у него — Паша о нем дурно отзывался.

— Большое спасибо, — взял папку Евгений.

— А вот это — его блокнот. Кое-что отсюда я встречала потом в его статьях — отдельные мысли, зарисовки, впечатления и размышления. Хотите почитать?

— Очень.

— Только с собой я вам его не дам.

— Я понимаю, сегодня же, сейчас прочту. Скажите, a что, следователя эта тетрадка не заинтересовала?

Козлова улыбнулась:

— А я ее не показывала, она была в шкафу на моей полке под бельем. Тем более что для следствия она никакого интереса не представляет, а мне дорога как память о сыне.

— Алевтина Васильевна, Павел говорил, что в Париже от был на Конгрессе независимых журналистов, так, кажется?

— Да, он был там.

— А кто его туда делегировал?

— Делегировал?.. Почему вы об этом спрашиваете?

— Кажется, он был не в восторге от местного отделения Союза журналистов?

— Союз никакого отношения к его поездке не имел, — категорично заявила Козлова. — Это была частная поездка. Павел два года откладывал на нее деньги, потом еще, по-моему, одалживал у кого-то, продал свой фотоаппарат, диктофон и даже телевизор. Его пригласил туда мой бывший ученик, школьный товарищ Павла Лева Климанкович. Шесть лет тому назад они с женой Риммой уехали в Израиль, а потом оказались в Париже. Они с Павлом переписывались, Павел даже посылал туда факсом какую-то рукопись. Газета «Русская мысль» до этого перепечатала его скандальную статью, ее отнес в редакцию именно Лева, и это он пригласил Павла погостить у него в Аньере, а не делегировал, как вы выразились, Союз журналистов.

«Интересно, Полянский врал сознательно или просто был не в курсе? Союз приписал себе участие одного из членов в европейском конгрессе или же Павел по каким-то соображениям не стал говорить о частном характере поездки? На то, что таким образом он набивал себе цену как журналисту, не похоже; не тот человек был Козлов, да и шила в мешке не утаить…»

— Вы погостите у меня? — с надеждой в голосе спросила Алевтина Васильевна.

— Если можно, останусь до завтра.

— Ну конечно же, я постелю вам прямо здесь на раскладушке, не возражаете?

— Нет, но… нельзя ли мне переночевать в той комнате, которую Павел оборудовал в сарае? — опасаясь отказа, осторожно попросил Евгений.

Она снова улыбнулась:

— Так и знала, что вы попросите об этом. Только там холодно, придется наколоть дров.

Через час комната Павла ожила.

В низенькой, умело сложенной печке из огнеупорного кирпича загудело пламя. Отсветы огня играли на мореной шелевке, которой были обиты стены, воздух становился сухим и теплым. Маленькое оконце помещения с низким потолком выходило на берег. Деревянный стол, резная лавка, тахта и даже сенной матрац — все было сделано с любовью, на какую способен горожанин, истосковавшийся по простому ремеслу.

Евгений заглянул в навесной шкафчик. Одну из полок занимали лекарства, половина из которых уже не годилась к употреблению.

На второй полке хранились фотопринадлежности: старенькие «ФЭД» и «Киев-Вега» в картонной коробке из-под зубной пасты, десяток пакетиков проявителя, литровая банка с развесным фиксажем, проявочный бачок с насадкой для узкой пленки, фотовспышка со сгоревшей лампой и, в самой глубине шкафа, две черно-белые проявленные пленки — в фольге и кассете. На них вряд ли было что-нибудь интересное, коль скоро Павел держал их вот так — открыто, в шкафу, к тому же комнату посещали визитеры из прокуратуры и уж наверняка не оставили без внимания всего, что можно было приобщить к делу об убийстве. Городские виды, пейзажи, люди, лодки и прочее, что было зафиксировано на кадрах, относилось скорее к первым опытам Павла по фотографии. Некоторые снимки были уже отпечатаны и хранились теперь в альбомах, которые Евгений просматривал час тому назад, и россыпью — тут же, в шкафу.