Олег Приходько - Прыжок рыси

— Не догадываетесь, что она могла искать в тайнике?

— Нет, конечно. Может быть, бусинка эта попала туда раньше, когда они приезжали вместе с Павлом? Не сама же она обнаружила этот тайник?

— А Нелли не интересовалась, когда Павел приезжал в Сутеево в последний раз?

— Почему вас это интересует?

— Потому что после возвращения из Парижа Павел брал пять дней отпуска и сказал Полянскому, что собирается провести их здесь.

— Я не знала… Нелли… Нелли… нет, извините… Если она и поинтересовалась вскользь, то я не запомнила, поймите мое состояние…

— Конечно, еще раз прошу меня извинить. Что из вещей Павла осталось после его смерти в комнате? Вы что-то забирали?

— Все забрала, что было. А вообще-то ничего, кроме пишущей машинки, костюма, пары белья, рубашек не было. Бумаги, блокнот, что-то еще несущественное он привез перед поездкой сам.

— Почему?

— Не хотел оставлять в общежитии, наверно.

— Что изъял следователь, не знаете?

— Ничего, кроме бумаг и проявленной фотопленки «Кодак». Да, еще письма. Павел хранил их в пластиковой коробке из-под ванильного мороженого.

— От кого письма?

— Понятия не имею. Это его письма.

— Алевтина Васильевна, а видеокамеру, которую он привез из Парижа, вы видели?

— Конечно. Он снимал меня и показал тут же. Я получилась такой безобразной, умоляла его стереть.

— У него что, был магнитофон?

— Был, — заметно омрачилась она. — Маленький телевизор со встроенным магнитофоном. Он продал его Вите Полянскому — не хватало денег. У него мы и смотрели кассету.

— Куда же девалась камера?

— Я ведь говорила, что он занимал деньги перед поездкой. Наверно, продал, чтобы расплатиться с долгами.

— У кого и сколько денег он занимал, не говорил?

— Он никогда о своих финансовых делах со мной не говорил. Как ни спросишь — все нормально, мама, не волнуйся. Я-то догадывалась, что не очень нормально, но ничем помочь не могла. Когда он получал гонорары, помогал мне.

— Но пленку-то эту он не стал бы продавать? Где же она? Если следователь не изымал, вы не забирали — кому она могла понадобиться? Что на ней хоть было, кроме подвыпивших приятелей в Измайлове?

— Ничего особенного. Эйфелева башня, Елисейские поля, дома, прохожие, кафе, машины. Везде почти — Паша или Лева с Риммой. До этого Паша был только в Болгарии — со стройотрядом, десять лет тому назад.

Евгений допил чай:

— Спасибо… Не помните, какая у него была камера?

— Ой, нет. Маленькая такая, в половину машинописного листа. А название… я не поинтересовалась даже.

— Вы не могли бы дать мне адрес Льва Климанковича?

— Да… а зачем?

— Алевтина Васильевна. Я хочу знать, кто и за что убил Павла. И я это узнаю.

По решительности, с которой были произнесены эти слова, она поняла, что материнского благословения ему не понадобится.

* * *

Через час рейсовый «ЛАЗ» увозил Евгения в Приморск. Он смотрел в окно на безликий пейзаж, боролся со внезапно накатившей дремотой, перед глазами его все стояла одинокая фигурка Алевтины Васильевны на фоне кирпичной стены автобусной остановки. Женщина терла выплаканные глаза, махала ему вслед до тех пор, пока автобус не исчез за поворотом шоссе, и Евгений думал теперь, что у нее никого больше не осталось в целом свете.

Сзади сидели бабушка и толстый ее внук лет шести, который громко чавкал леденцом, зевал, стучал ногами в спинку сиденья и требовал рассказать ему сказку.

Бабушка оказалась, наверное, одной из последних на Руси, кто знал наизусть Пушкина:

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря;

Они жили в ветхой землянке

Ровно тридцать лет и три года.

Минут десять автобус стоял на переезде в колонне других машин, пропуская военный эшелон. Через три километра его остановили на посту ГАИ. В салон вошел усатый милиционер с «Калашниковым» на ремне, внимательно и долго изучал пассажиров.

— Ищут кого-то, — догадалась женщина, сидевшая через проход слева от Евгения.

«Отпусти ты, старче, меня в море!

Дорогой за себя дам откуп;

Откуплюсь чем только пожелаешь».

«По радио передали штормовое предупреждение», — негромко проговорил кто-то впереди.

«Какое отношение имеет милиция к штормовому предупреждению», — проворчал сосед говорившего.

Наконец капитан в бушлате махнул полосатым жезлом и «ЛАЗ» продолжил путь. Евгений закрыл глаза.

«Терактов опасаются. Чеченцы лютуют. Пока всех русских не перебьют — не успокоятся».

«Ну, так уж и всех-то?»

«А им что? Ихних убийц Аллах в рай принимает без очереди. У них убийство за честь почитается, это мы все боимся, нам вера руки кровью марать не позволяет».

«Бабушка, а что такое «штормовое предупреждение»?»

«Когда старик пошел к морю в первый раз, оно слегка разыгралось; во второй — «помутилося синее море»; в третий — неспокойно стало. Предупреждало, значит. А потом начался шторм:

Видит, на море черная буря:

Так и вздулись сердитые волны,

Так и ходят, так воем и воют.

«А почему старик не послушался, когда оно его предупреждало?»

«Потому что старухи он боялся больше».

«А чего она хотела?»

«Я же тебе рассказывала, Костик: денег и власти она хотела. А когда человек хочет денег и власти, он ни перед чем не остановится».

В холле «Паруса» пахло пережаренным луком. Хозяйка оформляла новых постояльцев, по всему — супругов из села: у двери были свалены корзины и грязные туристские сумки.

Евгений был уже посередине лестницы, когда она спохватилась:

— Молодой человек, у вас срок проживания закончился. Продлевать будете?

— Я уезжаю. Мне ваша яичница надоела…

Он вошел в комнату, куда тоже успел проникнуть приторный запах, сел на кровать. Следовало выспаться, но тогда пришлось бы платить еще за сутки, а денег оставалось в обрез.

Рубашка на батарее высохла. Он сложил ее, сунул в пакет вместе с комплектом чистого белья; в боковой карман сумки, где лежали фонарик и набор РК-1350 в кожаном футляре, запихнул кроссовки. Набор включал специальные инструменты, позволявшие мгновенно открывать запертые окна, двери, а также любые замки — английский, автомобильный и гостиничный специальной конструкции. Его подарил Евгению Кристиан Марселей, французский коллега-сыщик, арендовавший помещение в офисе Мишеля.

Запершись, Евгений почистил «скиф». В барабане оставалось четыре патрона (остальные они расстреляли с Нонной в парке), но и их он считал лишними, относясь к означенному в лицензии на частную детективную деятельность оружию исключительно как к средству психологического воздействия: «На всякого Макарова найдется свой Калашников», — шутил.

Помимо ста четырех тысяч, отложенных на обратную дорогу — неприкосновенных, хранившихся в отдельном конверте, денег оставалось еще на сутки проживания и скудный завтрак. Пять тысяч «съел» утюг, но на сей раз Евгений предпочел остаться голодным, следуя поговорке «Встречают по одежке…», и ровно в расчетный час появился в холле в тщательно отутюженных брюках и надраенных до зеркального блеска туфлях.