Александр Белов - Бригада. От сумы до тюрьмы

Поэтому, устав от бесплодных споров супругов, он приспособился отсылать Валентину Степановну на кухню слушать христианское радио, а сам предлагал старику Пчелкину какую-нибудь менее абстрактную и более актуальную и приближенную к жизни тему для обсуждения.

Например, о роли компартии на современном этапе развития России или причин возникновения терроризма. Но это опять порождало меж ними споры. Диспуты обычно происходили за столом в гостиной, за чашкой чая или даже чего покрепче. В разумных, естественно, количествах. Ради такого дела Пчелкин даже выключал телевизор или делал звук потише. При этом оба дымили, не переставая.

— Значит по-вашему, уважаемый астрофизик, — говорил Павел Викторович, захлебываясь от возмущения, — терроризм проистекает не из социальных условий, классового и экономического неравенства, нищеты, безработицы и всего такого прочего, а из того, что есть люди, которые от природы склонны к самоубийству и стремятся уничтожить себя по идеологическим соображениям? Так?

— Не совсем так, — разгоняя ладонью дым от своей трубки объяснял Юрий Ростиславович. — Безусловно, все, что вы перечислили, способствует распространению терроризма, как и уголовщины. Но это, — продолжал Холмогоров, — всего лишь сопутствующие, благоприятные для возникновения терроризма причины, а не главные, не истоки его. Существуют по крайней мере два психотипа террористов. Первый тип — деструктивный, это те, кто получает удовольствие от ужаса, который они наводят на окружающих, и от самого процесса разрушения. Ведь есть люди, которым нравится делать других счастливыми, творить добро, дарить радость? А здесь — наоборот.

Второй тип — это человек, безусловно уверенный в истинности своей веры, религии, идеологии. Поэтому нельзя, глупо говорить о ком-то, что он ваххабит, и поэтому — террорист. Нет, когда он взрывает, положим, автобус со школьниками, он уверен в том, что действует во благо своего этноса или религии. Он это не для себя, а для своих добро делает и жертвует собой. Он рожден со склонностью к такого рода решению своих и чужих проблем и поэтому выбрал себе ваххабизм в качестве все объясняющей и регулирующей концепции. Он сознает свою нравственную чистоту и превосходство над другими, над обыкновенными грешниками, теми, кто неправильно верует и живет. И считает, что имеет в силу этого право сделать людей, весь мир лучше и чище. Это своего рода гордыня.

— Минуточку, — возмущался Павел Викторович. — Что же, по-вашему, большевики шли на большой террор и экспроприацию экспроприаторов не ради улучшения положения беднейших масс? Не для того, чтобы вывести их к свету — к образованию, свободе, равенству, и дать им счастливое бытие?! А из гордыни?

— Большевики были уверены в своем праве загнать человечество железной рукой в счастливое будущее. И для этого они принялись уничтожать целые классы, миллионы людей, которые казались им лишними в новом обществе или мешали его построению! Зачем, разве нельзя было сделать по другому? Вон, коммунист Энгельс улучшил для рабочих своей фабрики социальные условия. Кто мешал всем этим социалистам-коммунистам, борцам счастье народное — Ленину, Троцкому, Сталину, раз они такие умные, устроить рабочим приличное человеческому званию бытие? Без всяких массовых убийств и гражданских войн. Они не о рабочих думали, а о решении абстрактных идеологических задач. Это было для них важнее, чем слеза ребенка.

— Ну-у… Как бы там ни было, а они покончили с безработицей и с голодом, — упрямо аргументировал свое мнение Пчелкин.

— Разве? — удивился астрофизик. — Ну, безработица была, только скрытая. Когда десять человек работу за одного выполняли. А что до голода, то ведь Хрущев на склоне лет удивлялся, почему при социализме картошка пропадает, и не мог объяснить.

— Ну, в любом случае, такого, как сейчас, не было! Чтобы старики по помойкам рылись!

— Минутку, минутку, — ? заерзал на стуле Холмогоров. — Такого? Да сейчас — рай в сравнении с тем, что было еще двадцать лет назад. Да, много сегодня тех, кому на кусок колбасы не хватает.

Но это же не сравнить с тем, что творилось в те годы, когда за элементарными продуктами надо было полдня давиться в очереди, а перед этим еще полдня трястись электричке! А у деревенских бабок пенсия была аж девятнадцать рублей!

— Ну, это было давно, — парировал Пчелкин. — А двадцать лет назад, между прочим, колбаса стоила два двадцать. А белый хлеб — тринадцать копеек. Факт?

— Факт. Но в тысяча девятьсот четырнадцатом году два фунта колбасы стоили копейку, а хлеб — четверть копейки! Получал квалифицированный рабочий, конкретно — отец будущего советского премьера Косыгина — сто рублей. При Косыгине пусть даже рабочие-аристократы зарабатывали триста рублей в месяц, хорошие по тем временам деньги, но цены стали в сто раз выше! Вот и получается — что бы ни болтали террористы от государства всех времен и народов, а все равно в конечном счете у них выходит борьба против всеобщего счастья, а не за него.

Поскольку Павлу Викторовичу редко удавалось переспорить своего ученого, закаленного в научных дискуссиях, гораздо более эрудированного оппонента, он страшно расстраивался, вплоть до злоупотребления валерьянкой и корвалолом.

И Холмогоров, видя что ситуация выходит из-под контроля, решил вернуться домой, несмотря на всю опасность и непредсказуемые последствия такого решения.

Директор «Соснового бора» Лариса Генрихов — на Шубина готовилась к беседе с бабушкой одной из своих воспитанниц. Когда секретарь сообщила ей, что та ждет в приемной, Шубина велела ее просить и встала из-за стола.

— Я хочу забрать свою внучку! — заявила посетительница прямо с порога ее кабинета. — Почему мне ее не отдают? — пожилая сухопарая дама, несмотря на жару, по самый подбородок была плотно завернута в золотую парчу.

— Здравствуйте, госпожа Губайс, — директриса, любезно улыбаясь, вышла ей навстречу. Сия дама была женой и тещей очень влиятельных политиков, поэтому с ее капризами приходилось считаться. — Присядьте, пожалуйста!

— Да не хочу я сидеть! Я хочу забрать свою внучку!

— И заберете. Но не откажите в любезности, объясните, что вас не устраивает?

— Все! Меня тут у вас все не устраивает! — дама, поколебавшись, все-таки села, выпрямив спину и сжав колени. — Мы сами учились в обычных школах, и дети наши учились там же. И ничего, слава богу, выросли нормальными гражданами! А вы тут устроили: питомник для элиты? Слово-то какое-то… лошадиное. Глупости все это. Наши дети не коровы, чтобы их разводить и это… селекционировать! Тоже мне выдумали!

— Ах, вот оно что, — удивилась озадаченная такой агрессивностью Лариса Генриховна и возвратилась в свое кресло. — Вы хотите вернуть девочку в обычную школу?