Петр Катериничев - Банкир

Ну да, меч-кладенец, которым и можно было победить карпу Черномора и освободить Людмилу… В западноевропейских тоадициях — особый меч и копье также сопровождали тему Гоааля… Но что это такое — остается неясным. Грааль, который и посвященным являлся то так, то иначе, хранил присущую этому образу, никому не доверяемую тайну…

Кад Годдо… Сказание древнего Уэльса о Битве Деревьев… Так о чем я молчу?.. Не могу понять. Не хватает какой-то малой малости…

За окном ночь, снежные заряды вихрятся и пропадают во тьме…

Герман проснулся совершенно больным. Слово «проснулся» даже не вполне подходило к тому состоянию тяжелой одури, в которой он метался. Словно опоенный каким-то недобрым снадобьем. Всю ночь он куда-то бежал, кем-то командовал и сам пытался уйти от неведомого преследования, но не было в этом кошмаре ни людей, которых он знал бы раньше, ни каких-то мест, которые бы он узнал… Он бежал за кем-то, но настигали его самого…

Герман тряхнул головой. Все это бредни. Скорее всего — коньяк.

Какая-нибудь мешанина из технического спирта, марганцовки и жженого сахара — Герман никогда не злоупотреблял спиртным, да и выпивал только по необходимости, для дела, и вряд ли мог отличить хороший коньяк от подделки. Тем не менее он поднес початую бутылку к носу, вдохнул… Аромат был густым, янтарная жидкость — прозрачной и солнечной. Нет, проводник не обманул. Впрочем, Герман давно заметил — его старались не обманывать…

Он плеснул коньяку в стакан, совсем немного, согреться. Это просто нервы.

Выпил, глянул на часы — и удивился! Вместо запланированных двух он проспал все шесть часов. Теперь без четверти четыре утра. Ну что ж… «Коммандос» называют это время — «час смертей». Или — «час волка». Именно около четырех человек, какой бы он ни был стойкий ко сну начинает «клевать», если на посту; именно в это время у того, кто выспался и загодя приготовился, преимущество при внезапном нападении наивысшее. «Латинос» вообще назвали этот час — «время переворотов». Операции в «банановых республиках» по смене одного режима на другой всегда начинались в четыре и заканчивались к пяти. Проснувшиеся граждане с утра могли лицезреть в «ящике» уже нового генерала, обращающегося к «свободному народу» от его же имени.

Пора.

Герман извлек из «сбруи» два бесшумных пистолета, проверил. Двенадцать девятимиллиметровых пуль — вполне достаточно, чтобы решить дело тихо. И без свидетелей. Он встал, запахнулся в куртку и вышел в коридор.

Внимательно просмотрел расписание. Через сорок минут будет Репнинск. От него до Москвы автомобилем — всего четыре с небольшим. То, что нужно. Пора.

Аккуратно и вежливо он постучал костяшками в купе проводника. Дверца отъехала в сторону, тот, встрепнутый спросонья, таращился на Германа дикими круглыми глазами.

— Чего-то желаете? — наконец произнес он.

— Еще коньяк.

— Это — пожалуйста. — Проводник наклонился, извлекая бутылку из прикрытого одеялом ящика.

— По расписанию идем?

— Минута в минуту. В десять пятнадцать будем в Москве.

— Прекрасно. Как пассажиры? Все такие беспокойные, как я?

— А кроме вас и этой парочки — больше никого. Богатые — самолетами летают, а остальным СВ — не по карману. — Проводник осекся было — получилось, он вроде причислил такого денежного клиента не к вполне состоятельным людям, поспешил исправиться:

— Нет, с самолетами тоже морока: то снег, то дождь, то погода нелетная, особенно по такой-то поре… Да и падают они, что листья в ноябре…

— Падают, падают листья… Ну и пусть — зато прозрачней свет… — напел тихонько Герман. — Значит, пустой вагончик…

— Да. А летом — наплыв! Лучше ехать с комфортом, чем кое-как. — Проводник заерзал. Его тяготил этот пустой разговор, и еще — он вдруг почувствовал страх, словно находился не в своем вагоне, на привычном, знакомом месте, а где-то на пустой темной дороге, и встречный — незнакомец, незнакомец опасный, и ты беззащитен перед ним…

— С комфортом — хорошо. Если есть деньги.

— Без денег — оно никуда.

— Вот именно. За все надо платить.

Он сунул руку в карман, вынул пистолет, приставил ствол ко лбу проводника… Глаза того стали жалкими и испуганными, губы искривились в плаче.

— Вы… Я… Пожалуйста… У меня ведь — детки…

— Платить. За все.

Герман нажал на спуск, щелчок, голова проводника дернулась, и тело бросило назад. Наволочка, на которую откинулась пробитая пулей голова, стала алой.

Убийца взял внутренний ключ, открыл им окно, выставил раму, одним движением поднял труп и вытолкнул в окно. Следом — вышвырнул и подушку. Поставил на место раму. Прислушался. Вагон спал.

Герман чувствовал легкость и возбуждение. Это всегда действовало на него как наркотик. Он мог бы убить провожалу молниеносно, тот бы перешел в «мир иной», даже не заметив. Но… Нужно сочетать. Дело и удовольствие. Герман не употреблял наркотики как раз потому, что более сильного, чем распоряжаться смертью, он не знал.

Я проснулся оттого, что погибал. В мутной воде. Нагубник выпал изо рта, никого из ребят не было рядом, я потерял ориентировку, не знал, где верх, где низ, и застыл в оцепенении — пойти вместо всплытия на глубину — верная гибель, но и подняться на поверхность с тридцати метров враз — то же самое… Да и на поверхности меня ничего не ждет, кроме пули от охотников на «морских волчар»…

Сел на постели, лоб — влажный от пота. Это было двенадцать лет назад.

Излетная пуля перебила воздухопровод; вода была небывало мутной, мы общались «концами»: травили, соединенные парами… Но мой напарник погиб, . Еще. там, наверху. На судне ждала засада. Кто-то из «черных друзей» сдал всю операцию за вполне конкретные «зеленые». Я погибал.

Корт материализовался рядом, словно призрак моря. Вытащил свой нагубник, дал «дернуть» пару раз; я отстегнул ставший бесполезным ранец. Корт привантовал к нему груз, кран отрегулировал так, чтобы тот выдал «пузырь» — это будет верный знак для тех, кто пасет нас наверху, что пловец мертв. За это время мы уйдем.

Мы пошли рядом. Но не в ту сторону берега — в открытое море. С одним баллоном — это был риск, но не больший, чем угодить в уже приготовленную для нас «рыбаками» сетку.

В море мы болтались сутки. Повезло нам отчаянно. Как уже потом мы узнали, за рифом было полно акул, а «охотники», чтобы действовать наверняка, разбросали там куски окровавленного мяса. Корт тогда оскалился — это он так улыбался: «Эти твари своих не жрут!» Хотя оба мы знали — эти твари жрут все!