Сергей Самаров - Аномалия

– Такова природа, отец мой, – сказал профессор.

– Такова только часть природы, то есть земная жизнь. Кстати, слышал я недавно, что ученые какого-то австралийского университета, кажется, в Канберре, изучали ДНК неандертальца и пришли к выводу, что человек никоим образом не мог произойти от него. Вообще-то я допускаю мысль, что большинство людей произошли от обезьяны. Тем не менее лучшие сыны человечества все же созданы Богом, и созданы для вечной жизни. Это моя уверенность, господин профессор…

Спорить со священником было сложно, а со священником верующим вообще бесполезно. Но все же профессор попытался возразить:

– Тогда скажите мне, пастор, такую простую вещь. Бог считается высшей справедливостью. Но в человеческом обществе больше процветают негодяи, чем праведники. Негодяю прожить легче, его совесть не мучает, и устраивается он в любых ситуациях всегда лучше и дольше праведника. Негодяй считается благополучным человеком, если только умеет скрывать свои поступки. И таких людей большинство. Почему же Бог не наказывает негодяев? Ведь это было бы прямым доказательством существования Бога. Как можно упускать такой шанс?

– У вас, профессор, неправильное представление о Господе. Это в исламе Аллах рассматривается как высшая справедливость. В христианстве же мы считаем, что Бог не есть справедливость. Он есть только и в первую очередь – Любовь. Справедливым будет Последний суд, а до этого человеку дается право выбора. И вся жизнь каждого человека проходит под лучами Любви Господней. Господь одинаково любит и праведников, и грешников. Кто первым из людей вошел в Царство Господнее? Не помните? Я напомню. Разбойник, распятый по одну сторону от Христа. Разбойник, распятый по другую сторону, думал только о том, как глупо его поймали, а второй раскаялся и попросил Христа помянуть его в Царстве Отца Своего. И Христос ответил тому, что сегодня же будет он вместе с Ним в этом Царстве. Господь прощает покаявшихся грешников, потому что Он олицетворяет Любовь. А люди, живущие во грехе, эту любовь отвергают.

– И их отправляют в ад… – улыбнулся профессор.

– Все не совсем так, но сначала я отвечу вам шуткой в духе вопроса, который вы задали. Я скажу, что в аду даже на верхней, грубо говоря, полке места нет – потому грешники и не наказываются на земле, потому и живут долго в благополучии. Они в очереди стоят… А если говорить серьезно, то, согласно христианскому учению, душа после смерти теряет волю. Сначала ей показывают райскую жизнь и фиксируют, как душа относится к ней, потом, в период мытарств, показывают грешную жизнь и тоже фиксируют отношение души к ней. Душа сама выбирает то, к чему больше привыкла, – райские кущи или адские муки. Когда нет воли, в душе работает только привычка. Кстати, отсюда же идет и другой принцип – Господь, при всей Своей любви к человеку, не может спасти его без него самого. Он создал человека по образу и подобию Своему и наделил его, как и Сам имеет, волей. То есть правом выбора. И не в силах отнять это у людей, пока они живы. Воля уходит только вместе с жизнью…

Водитель Джим, разбитной парень из Техаса, хорошо знал дом профессора и обычно не останавливался на повороте. Однако в этот раз притормозил.

– Что-то там у вас случилось, – сказал он, предупреждая.

Фил Кошарски давно уже вел такую размеренную жизнь, что не случалось в ней ничего необычного, и потому сразу посмотрел в сторону своего дома. Действительно, рядом с домом стояла толпа соседей и несколько машин, в числе которых были две бело-синие полицейские и ярко-желтая, как такси, личная машина местного шерифа Голдбрайта.

– Наверное, я с кем-то из соседей подрался, – позевывая, сказал профессор. – Что тормозишь? Поезжай, разберемся…

Джим, хотя и приехал из Техаса, жил в городке уже больше пяти лет и хорошо знал многих. Естественно, знал и шерифа. И потому сразу подъехал к его машине. Голдбрайт как раз склонился над передней дверцей, чуть не засунув свою несуразно большую голову внутрь автомобиля, и держал около рта коробку переговорного устройства. Увидев машину профессора, сказал что-то и отключился от разговора. Со стороны казалось, что он выключил эфирный треск, который только и можно было разобрать, оказавшись неподалеку. По крайней мере, слова шерифа, обладающего тихим невнятным голосом, разобрать было невозможно.

Кошарски вышел из машины. Голдбрайт сразу протянул ему руку, здороваясь.

– Что случилось, шериф? Никак меня ограбили или убили?

– Я как раз разыскивал вас, профессор. В лаборатории сказали, что вы уехали давно, и не сказали куда. Номер вашего сотового телефона мне дать отказались.

– Это запрещено ФБР. Так что случилось? Или случилось то, что вы меня разыскивали?

Шерифу трудно было понять игру слов, начатую Кошарски, и он, соображая, сильно морщил лоб под шляпой. Но все-таки сообразил:

– На вашем крыльце убили пастора Коля.

– Отца Рокуэлла? – удивился Кошарски. – Кто же и за что?

– Это мы и пытаемся узнать. Задержан подозреваемый. Какой-то парень, по происхождению то ли афганец, то ли пакистанец. У него рубашка была залита кровью. Задержали его через три квартала отсюда. А сам момент убийства никто не видел. Таксист, проезжая, заметил лежащего на крыльце человека. Подумал, хозяину плохо стало. Остановился, подошел. А пастор уже мертвый. Но кровь из груди еще шла обильная. Значит, убит только что. Таксист сразу позвонил в полицию. И этого задержали как раз, когда он отсюда ехал.

– А что пастор делал на моем крыльце? – задал профессор естественный вопрос.

– Я как раз и хотел это спросить у вас, – поторопил шериф с ответом. – Могла быть у пастора причина к вам зайти?

Шериф спрашивал вяло и невнятно. Но это была только манера разговора. В действиях он был человеком решительным и даже резким, как знал Кошарски.

– У меня дверь закрыта. Он не мог войти. И знал, что я приезжаю домой только поздно вечером. Вечерами часто заходил. Я бы предположил, что он увидел человека, пытающегося открыть дверь или даже вошедшего в дом, и подошел, – высказал профессор свою версию.

– Возможно. Вы загляните сегодня в полицейский участок, чтобы дать показания, – сказал подошедший во время разговора полицейский сержант.

– К сожалению, это невозможно. Я сегодня улетаю в Польшу и заехал домой, чтобы взять вещи и лекарства. Меня уже ждет военный самолет. Если есть необходимость, спрашивайте на ходу. Или… Пройдемте лучше в дом, – профессор сделал рукой приглашающий жест.

Но в это время в полицейской машине стали вызывать сержанта на связь, и он, сделав рукой неопределенный жест, поспешил на вызов.

Кошарски поднялся на крыльцо, стал открывать дверь, и ключ провернулся с трудом. Резонно было предположить, что дверь кто-то пытался открыть, потому что раньше с замком никаких проблем не было. Однако рассказывать о своих ощущениях полиции – это значит еще задержать себя и отложить отъезд. Лучше пока не ввязываться в эту историю и разобраться в ней после возвращения.