Андрей Константинов - Мент

Завхоз вытащил из заднего кармана самопальных джинсов ключ, попробовал вставить в висячий замок…

— Во козлы, — сказал он, — замок заменили. А раньше тут мой личный висел. Но хрен вам, все равно открою.

Он начал ковыряться в потрохах заиндевевшего замка.

— Стояли звери около двери, — вдруг негромко сказал Обнорский. Зверев замер. Грохотала неподалеку установка приточной вентиляции… и в этом грохоте прозвучали слова полузнакомого (или — полунезнакомого) журналиста, осужденного за хранение пистолета «вальтер». — Стояли звери около двери.

Зверев быстро обернулся к Обнорскому, посмотрел в черное лицо со слабыми разводами пота.

— Что ты сказал? — спросил Сашка.

— Да так… считалочку детскую из фантастического романа. А что?

— Стругацких, значит, любишь?

— Люблю, но давно уже в руки не брал… а тут случайно в камере подвернулась книжка.

— А в какой камере? — спросил Зверев. Уходя из Крестов в детскую тюрьму, он оставил мужикам том Стругацких. «Жук в муравейнике». Странную считалочку «Стояли звери около двери. Они кричали, их не пускали» он запомнил. В этой фразе был какой-то ускользающий, тайный смысл, созвучный сознанию узника… Стояли звери около двери. Они кричали…

— Камера два-девять-три? — спросил Сашка.

— А ты откуда… — начал было Обнорский, но осекся. Осекся, потому что все понял. Он вспомнил Крестовскую камеру, растрепанный том и инициалы А.З. на внутренней стороне обложки. Две буквы — А и З, четко написанные черной шариковой ручкой… Стояли звери около двери… Случай, говорим мы. И добавляем: слепой. У авторов этой книжки есть очень серьезные сомнения относительно слепоты случая… Высокое напряжение, — было написано на двери… Не входи, — было написано на двери, — убьет… Есть, есть сомнения относительно слепоты случая. И есть сильное подозрение, что ничего в мире не происходит случайно.

— Вот это номер, Андрюха! — воскликнул Зверев. — Вот так совпадение!

— Нет, Саша, это не совпадение! — возразил Обнорский. — Это не совпадение, это старая потаскуха Судьба.

Он рассмеялся и, набрав пригоршни снега, стал умывать черное лицо. Грохотала вентиляция в ржавом металлическом коробе, скалился череп на табличке. Осужденный Обнорский смывал пушистым теплым снегом африканскую копоть, а осужденный Зверев возился с висящим замком. Над планетой летела новогодняя ночь, сияли мириады звезд. Не входи — убьет. А вот хрен вам! Мы войдем. Мы выпьем. Мы потолкуем, как умеют говорить только русские мужики за бутылкой. И выйдем живыми, только немного нетрезвыми… Ах, высокое напряжение!

Угольно-черное небо висело над уральской зоной УЩ 349/13. И до рассвета было еще очень далеко. Но он обязательно настанет, потому что все еще впереди… Стояли звери около двери… Все еще впереди.

…Замок щелкнул. Зверев потянул на себя дверь. Она открылась с противным ржавым скрипом. Казалось, этот скрип долетает до звезд.

— Прошу, — сказал Сашка. Зэки вошли внутрь. Гул вентиляторов стал тише. Зверев пошарил по стене справа от входа, нашел выключатель. Вспыхнула лампа и осветила бетонный коридор, заваленный металлическим хламом, длинный, скучный и пыльный, с толстыми кабелями вдоль стены. Он уходил куда-то далеко-далеко. Казалось, что он уходит в бесконечность. И если долго идти по этому коридору, то можно выйти на другом конце земли. Где растут пальмы, стоят белые дома и синеет море. А по улицам бегут смуглые девушки в легких платьях. Теплый бриз поднимает ткань и обнажает стройные высокие ноги.

— Прошу, господин журналист, — сказал БС Зверев. — Думаю, что здесь уже давненько не ступала нога человека.

И они пошли по коридору к деревянной двери с облупившейся масляной краской. На толстом слое пыли отпечатались четкие рубчатые следы ботинок Зверева и стертых, сожженных сапог Обнорского. Потом они оказались в маленькой пустой комнате. Там стоял только стол и три сломанных стула. На стене висел календарь за девяносто третий год. Несколько дат в нем были обведены шариковой ручкой. Пол, стулья и стол тоже покрывала пыль.

— Садись, Андрей, — сказал Зверев и, пошарив в столе, извлек два не очень чистых граненых стакана. Он скептически посмотрел их на свет, хмыкнул…

— Ладно, сойдет.

Сашка разлил водку по стаканам, стер со столешницы пыль и положил колбасу.

— Я эту комнатенку еще в девяносто третьем надыбал. Кроме меня и еще одного человека — он уже откинулся, — никто о ней и не знает. Мелочь, конечно, но иногда хочется побыть одному, спрятаться от всех к чертовой матери. Ну, давай. С Новым годом!

— С Новым годом! — ответил Обнорский. Стаканы звякнули. Мужики выпили, закусили колбасой, откусывая ее прямо от палки.

— А странно мы с тобой встретились — сказал наконец Зверев.

— Странно… а может быть, нет. Думаю, Саша, что рано или поздно мы обязательно где-нибудь пресеклись бы. Есть у меня такое чувство.

Закурили. На этот раз Обнорский в позу вставать не стал, а взял предложенную Зверевым сигарету. Затянулся с видимым удовольствием. Дым, выписывая узоры, поплыл по конспиративной точке. Некоторое время мужики молча курили.

— А ты, Саня, как здесь оказался? — спросил Андрей.

— Хочешь знать? — Зверев хмыкнул. — Долгий рассказ получится, земляк… Можно сказать — роман. Знать бы еще, чем он закончится…

Сашка замолчал, наблюдая за плывущим в воздухе дымом. В принципе, на зоне не принято раскрывать нараспашку душу. Тем более лезть в нее. Но Обнорский на провокатора был определенно непохож. Более того, он как-то по-доброму располагал к себе…

— Рассказать?

Некий душевный настрой, особая атмосфера странной новогодней ночи (высокое напряжение!) подталкивали к откровенному рассказу. Привычка к осторожности останавливала.

Эта привычка выработалась еще на оперской работе, усилилась в зоне… Рассказать?… Или промолчать?… А чем, собственно, я рискую? Я ведь и так уже сижу…

Зверев вытащил из пачки новую сигарету, щелкнул зажигалкой — маленький огонек неожиданно глубоко отразился в его глазах, придав лицу странное, почти волчье выражение…

— Целый роман получится, Андрюха. Ладно, слушай.

История, которую Зверев рассказал журналисту, не содержала никакой конкретики и вообще была сильно отредактирована. Похоже, журналист это просек… Так, по крайней мере, показалось Звереву… Хотя все в его адаптированном изложении выглядело убедительно и логично.

— Вот так, Андрюха, — подвел итог завхоз. — Окончание срока в мае девяносто седьмого.

— А у меня в сентябре девяносто седьмого, — сказал Обнорский. — Впрочем, не знаю. Не знаю, чем все это обернется и когда мой срок закончится.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сашка.

— Может, выпьем?