Андрей Воронин - Инкассатор: Золотая лихорадка

– Су-ука!! – приглушенно заорал мент, схватившись за прокушенное ухо. – Ну, погоди, в отделении мы тебя все поимеем! – он ударил девушку в живот. Юра заскрипел зубами, готовый вытащить пистолет. Мент отшвырнул Хому и высунулся в чердачное окошко, выходящее во двор. Осмотреть крышу ему мешала труба, и он, в надежде поймать какого-нибудь притаившегося там «преступника», вылез на покатую крышу.

Филатов мгновенно выскочил из своего укрытия, натянул джинсовку – все его имущество в виде денег и пистолета было рассовано по карманам, – подбежал к окну и швырнул под ноги отвернувшемуся менту горсть шлака, которым в целях противопожарной безопасности был усыпан чердак. Милиционер инстинктивно отцепился от чердачного окна, поскользнулся, наступив на округлый шлак, и нырнул головой вперед с крыши во двор, издав хриплый матерный возглас.

... Как потом узнал Юрий, этот мат был последним в его жизни. Мент размозжил себе голову о железный штырь, торчащий в палисаднике, и тут же отдал душу... Кому? Десантник искренне усомнился, что Богу.

На бегу поцеловав Хому, Филатов вылез на крышу со стороны огорода, примерился и прыгнул, приземлившись на грядке. Все менты собрались во дворе, и ему удалось вылететь в соседний двор, распугав десяток кур, но больше никого не встретив. Через минуту он уже катился по крутому склону, перебрался по колено в воде через ручей и пошел по тропинке, стремясь как можно дальше уйти от этого места. Хоть бы с малыми все обошлось...

Через два часа, поймав попутку, Филатов вышел на вокзале. С положением беглеца и невольного супермена он уже давным-давно свыкся, но в этот раз долго так продолжаться не могло – его либо скрутили бы, либо он сам нарвался бы на неприятности и, вынужденный сопротивляться, выпустил бы все пули, твердо решив не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Это решение было железным. В общем-то, для этой цели Филатов и тягал сейчас с собой оружие. Имея на счету десятки трупов, он никогда не раскаивался в том, что отправлял в мир иной разную мразь. Но в этот раз, встретившись с детьми, которые исповедовали ненасилие, он не считал для себя возможным продолжать кровавый путь.

«Флэт» на окраине Питера оказался грязной однокомнатной квартирой в невзрачной «хрущевке»; в углах комнаты и даже в крохотной кухне лежали на полу тюфяки – иной мебели там не было. Юра удивился, как это милиция до сих пор не обращала внимания на такую «малину», но потом ему объяснили, что многие из «законопослушных» жителей живут не лучше и хлопот с ними у правоохранительных органов побольше, чем с квартирой, где останавливаются заезжие «дети дороги». Когда же Филатов отворил дверь, на «флэте» тусовалось человек пять хипов и один с виду обычный подвальный бомж. От него так пахло, что Юрий старался не дышать, проходя мимо него. Остальных, по-видимому, это нисколько не заботило. Они покуривали травку, ловя от этого кайф, и только один, пожилой, с бородой, как у Филатова, спросил:

– А это не тебя я прошлым годом на Чебаркульском перевале видал? Ты же Боб, верно?

– Нет, я – Люля! – гордо отвечал Филатов.

– Люля... Хэ, Люля! Так это ты под грудью у Мадамы задрых, яко младенец?

Юра вспомнил, что кличка у той славной подружки точно была Мадама. «Ишь, помнят, а четверть века прошло...»

– А где Мадама-то? – вслух спросил Юрий. – Давненько не пересекались.

– Хэ, крестная твоя, говорят, проросла не слабо, по трассе не ходит, а ездит – ее какой-то крутой подобрал на питерской трассе и прямо в загс завез. Травка-то есть у тебя?

– Коньяк есть.

Услышав про коньяк, бомж встрепенулся и подполз поближе, заставив Филатова сморщить нос. Остальные были под кайфом от травки и не обратили внимания.

Дыша ртом, Юрий откупорил бутылку. Плюнув на приличия, выпил треть бутылки сам, потом приложился бомж, оставив ровно треть заросшему щетиной мужику. Тот, зажмурившись от удовольствия, медленно выпил и, несмотря на то что сидел на корточках, умудрился изысканно поклониться.

– Что, ваша светлость, предки небось и не такое пивали? – улыбнулся Геша (так звали хипа) и представил бомжа Филатову: – Знакомься, это потомок князей Пожарских. У них в роду то герой, то алкоголик. Нынче, правда, алкашей больше.

– Серьезно? – не поверил Филатов.

– Да. Единственное, что он еще не пропил, да и не пропьет, – жалованная грамота Алексея Михайловича его пра-пра... не знаю, какому деду. Я историк по образованию, можешь мне поверить.

– Так за эту грамоту он лет двадцать пить сможет!

– Понимаешь, Люля, чем князья от нас отличаются? Тем, что всегда остаются князьями. Настоящий князь – он и в грязи князь. Не может он ту грамоту пропить, заклятие Вечности на нем. И сыну отдать не может – только после смерти она сыну достанется.

Князь Пожарский привалился к стене, блаженствуя.

– Так у него и сын есть? – спросил удивленно Юра.

– Есть. В Париже. Они с матерью уехали, а он не захотел. Тут остался. Говорил, документы и еще кое-что в надежном месте спрятал – сын знает где. А сам вот так и живет.

История бомжа Пожарского, который мирно похрапывал у оклеенной рыжими обоями стенки хиповского «флэта», погрузила бывшего советского десантника Филатова во вполне понятную меланхолию.

Глава 8

«Дмитриев Евгений Гаврилович. Год рождения – 1969. Место рождения – поселок Атах-Юрях Якутской АССР. Холост. Прописан по месту рождения. Военнообязанный. Проходил срочную службу в строительном батальоне... Состоял там-то и там-то в таких и сяких должностях... Водитель категорий А, В, С...»

И вообще – неплохой мужик, судя по характеристике с прежнего места работы в стройбанде Атах-Юряхского трахбах-треста. Над характеристикой Филатов ржал больше всего.

... Когда Спейс, который уже знал о нападении на «флэт» в Гатчине, на следующее утро привез на окраину Питера пачку документов, Юра занимался благотворительностью. Он притащил еще выпивки, а по дороге забежал в магазин и купил пару комплектов мужского белья, рубашку и дешевенький костюм. Вернувшись, он разбудил бомжа Пожарского и загнал его в облезлую ванную. Во избежание пропития последним обновок все, во что был экипирован Пожарский, – невообразимое трико и когда-то голубая рубашка – было выброшено в мусорный бак, стоявший во дворе. Геша посоветовал нарисовать на спине пиджака цветочек (пропьет ведь иначе!), но Филатов воспротивился, надеясь на дворянскую честь. «Его светлость» вышла из ванной более-менее похожая если не на князя, то просто на человека.

– Спаси Бог, добрый человек! – произнесла «светлость». – Подал убогому – подал Господу...

– Да не за что, сударь, – поскромничал Юра и налил полстакана коньяку: – Это вам.

Пожарский выпил, поблагодарил, и тут появился Спейс. Сообщив, что всех пацанов и девчонок, не найдя улик, выпустили из милиции в тот же день под подписку, а мент, который грохнулся с крыши, помер, он вытащил из кармана пачку документов.