Андрей Воронин - Инкассатор: Золотая лихорадка

– Туз, бля! – заорал один из бандитов.

Второй парень, получивший дурака и весьма этим недовольный, поднялся с места.

– Ты куда? – спросил Борман. – Сдавай, дурачина!

– Отолью пойду, – пробормотал тот.

– А-а, Удава хочешь окропить? – заржал его партнер. – Глянь там, не протух он еще?

Напарник что-то промычал в ответ и отправился в сторону темневшего в глубине сада гаража. Зашел за угол. Филатов тенью метнулся следом.

Парень отворил дверь клозета и начал справлять малую нужду. Филатову только того и надо было. Подобравшись сзади, он успокоил его тем же приемом, что и бывшего «коллегу» по охране, затем отволок к задней стене гаража, уложив на траву. Не медля, заскочил в сортир и, морщась от запаха, посветил зажигалкой. Удав надрывно закашлялся. Юрий отволок закрывавшие яму доски и прошипел:

– Вылезай, быстро!

Кашель стих, и из ямы показалась всклокоченная голова Годунова с распухшими губами.

– Вылезай, я сказал, и тихо!

– Не могу, у меня руки вывернуты... – прохрипел Удав.

Филатов, матюгнувшись про себя, наклонился над ним, просунул руки под мышки и рывком вытащил узника наружу.

– Сам идти можешь?

– Попробую! – простонал тот и вывалился из клозета.

Юрий скользнул за ним и тут услышал голос Бормана:

– Жорик, ты что, обосрался там?

В ответ Юрий прохрипел что-то типа «щас иду» и подтолкнул истекавшего нечистотами Годунова по направлению к калитке. Они добежали до забора.

– Куда теперь? – выдохнул Удав, от которого несло так, что десантника чуть не стошнило.

– Вдоль забора давай, за мной, я вперед, сейчас машину подгоню.

Путь занял немного времени, но его хватило Борману на то, чтобы поднять тревогу. Едва Годунов ввалился в заднюю дверь «Жигулей», как со стороны дома послышался шум. Впрочем, Филатова это уже не заботило. Машина с выключенными фарами скрылась в паутине неосвещенных переулков.

Годунов на заднем сиденье не издавал ни звука. «Сознание потерял, что ли?» – подумал Филатов. Они были уже далеко от места заточения Удава; Юрий держал курс к железнодорожному переезду, за которым открывалась прямая дорога на переулок имени какого-то забытого всеми героя, конечный пункт его маршрута. Как на грех, переезд оказался закрыт – с горки спускали порожняк.

Наконец звонки прекратились, шлагбаум поднялся, и через десять минут Юрий затормозил в глубине знакомого переулка.

В этом переулке когда-то жила Ксенина тетка, а раньше – покойные дед с бабкой – родители ее отца; на чердаке бани до сих пор хранилась полуистлевшая коляска, в которой возили Юрину подругу тридцать лет назад. В углу огорода еще можно было увидеть следы ямы, в которой они с ее отцом искали якобы зарытый там дедом-партизаном «дегтярь»; и груша была еще жива, старая высокая груша, забравшись на которую Юра бросал Ксюше спелые плоды. Смеялись они тогда...

Яблони так и стояли, только плодов на них в этом году не было – обгорели деревья. От дома остался почерневший сруб, чудом уцелела лишь баня, да и та стояла без крыши. Взрыв баллона с газом, говорили, слышен был аж в центре города... Полупарализованная Ксенина тетка спаслась чудом – старуху вытащил прохожий.

– Кто ты такой? – спросил Удав.

– Филатов, – просто ответил Юрий.

– Я у тебя в долгу...

– Пошел ты на х... со своим долгом! – от чистого сердца заявил Юрий. – Вылезай!

Они вышли из машины, Филатов открыл багажник и достал заранее купленную в хозмаге цепь и два висячих замка.

– Вперед! – стараясь не касаться «благоухающего» Годунова, Юрий указал ему на баню, темневшую во дворе.

– Что ты со мной собираешься делать?

– Вопросы задавать, – буркнул Юрий, обмотал пояс Годунова концом цепи, затянул и запер на замок, проверив, не соскользнет ли цепь. Второй ее конец он примкнул к потолочной балке. Удав не сопротивлялся, спросил только:

– Ты меня спас, чтобы самому замочить?

Не отвечая, Юрий пошел к машине, вытащил из бардачка бутылку, вернулся и сел на скамейку.

– Слышишь меня, Виктор Годунов? Того, что у меня с ней было, у тебя никогда не будет. Хоть ты и жеребец стоялый.

Юрий прямо из горла влил в себя полбутылки. Заметив стоящий в углу жестяной баллончик, подобрал его, при свете спички разглядел. Это был забытый кем-то дезодорант, на дне его еще что-то бултыхалось. Ухмыльнувшись, Юрий направил струю в сторону сильно вонявшего Удава. Струя скоро иссякла, не перебив запаха фекалий.

... К лавке кто-то, видно Ксюхин отец, прилепил огарок свечи. Филатов зажег его, потом прикурил сигарету и, пуская дым через ноздри, стал наслаждаться своим положением.

Потом ему стало противно, и он, глотнув из бутылки, задал давно вертевшийся на языке вопрос:

– Удав, жить хочешь?

Тот поднял голову – длины цепи хватило, чтобы сесть на пол, опершись о печку, – помолчал, потом проговорил хрипло:

– Чувак, купи рогатку и застрелись, понял?

Филатов озадаченно посмотрел на него, как на пациента дурдома:

– Да есть у меня рогатка, есть, видишь? – он достал пистолет, крутанул на пальце перед носом Удава, спрятал. – А ты, говнюк, три таких имел, но в сральню к Буденному попал. Я почему-то не попал, а ты – попал! – Водка постепенно стала его разбирать.

– Чего ты от меня хочешь?

– Правды, и только правды. Кто на меня мокрое дело повесил? Я имею в виду сторожа на станции.

– Если скажу, отпустишь?

– Ты, сучара, еще и торговаться будешь?

– А что мне остается? Сейчас ты при козырях...

– Говори давай, мочить тебя не стану.

– Угнать вагон тех фраеров послал Буденный. Вагон предназначался Фоме. Организовал все Кравченко.

Теперь все стало на свои места.

– Откуда пришел вагон? И кто конкретно меня подставил?

– Откуда вагон – не знаю. Документы сделал Буденный. А исполняла все мелкота какая-то, алкаши. Там же, на станции, подрабатывают. Кто машинистом, кто крановщиком... Они сами по себе, я их не знаю. С друга своего спрашивай, с Кравченко. – Годунов устало закрыл глаза. Со времени его освобождения прошло не более часа...

Филатов допил водку, чувствуя, что сейчас его развезет. Закурил, протянул сигарету Удаву. Тот взял, затянулся глубоко. Юрий вышел из бани, побродил по двору, который так и не был очищен от полусгоревших досок. Опустил в колодец ведро, подождал, пока оно наполнится, медленно крутя ворот, вытащил, поднял над головой и вылил на себя, почти не почувствовав холода. Мокрый до нитки, вернулся в баню и улегся на полок, не обращая внимания на Годунова, которому деваться было некуда.

Ощутил себя Юрий сидящим на полке ранним утром. На часах было шесть. Потянувшись, он слез с полка и нашел в предбаннике Годунова, стонавшего во сне; судя по всему, тот пытался освободиться – рядом лежал погнутый ржавый совок для чистки печи. Цепь выдержала, и узнику осталось только подкрепить силы сном, что он и сделал. Тем временем в голове Филатова созрел дикий план.