Алистер Маклин - Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»

Впервые я не ошибся, и это показалось добрым предзнаменованием. Примерно в двадцати футах прямо подо мной знакомый охранник в рубашке по–прежнему нес свою вахту. Я продернул конец шнура через отверстие в рукояти гаечного ключа, крепко затянул узел, лег на живот – так, чтобы рука со шнуром доставала до подъемной балки, опустил ключ футов на пятнадцать и осторожно начал описывать им дугу маятника, которая увеличивалась с каждым движением руки. Делать это приходилось не без опаски, потому что в нескольких футах подо мной сквозь щель в двухстворчатом грузовом люке верхнего этажа пробивался яркий свет и невозможно было предсказать, как долго эти двери останутся закрытыми.

Тяжелый ключ, весивший, вероятно, около четырех фунтов, описывал теперь дугу радиусом почти в девятнадцать футов. Я опустил его еще ниже, гадая, скоро ли привлечет внимание часового тихий свист, с каким ключ рассекает воздух, но, к счастью, в этот момент внимание часового сосредоточилось на чем–то ином. На улице появился голубой пикап, прибытие которого помогло мне вдвойне: наблюдатель наклонился, сильнее высунувшись из окна, чтобы присмотреться к машине, а шум мотора заглушил все звуки, способные предупредить его об опасности со стороны раскачивающегося над ним ключа.

Пикап остановился в тридцати ярдах от дома и мотор заглох. Ключ был как раз в верхней точке своей дуги. Когда он пошел вниз, я выпустил между пальцами еще два фута шнура. Охранник, с безнадежным опозданием спохватившийся было, что не все в порядке, повернул голову, аккурат в самый миг, чтобы получить всей тяжестью ключа в лоб. Он рухнул, словно на него обвалился, железнодорожный мост, медленно сполз назад и пропал из виду.

Дверца пикапа отворилась, из него вылез де Граф и помахал мне рукой. Я ответил приветственным жестом, проверил, по–прежнему ли прочно маленький револьверчик сидит в моем носке, держась за карниз, опустился животом на подъемную балку, потом изменил позицию, перенес вес на левую руку, и правой достал пистолет из подмышечной кобуры, взял его в зубы, повис, вцепившись и балку, откачнулся всем телом назад, потом вперед, левой ногой дотянулся до парапета, а правой резко ударил в грузовые двери, одновременно спрыгивая с балки и хватаясь руками за створки. И едва коснувшись ногами пола, уже сжимал пистолет в правой руке.

Внутри было четверо: Белинда, Гудбоди и оба компаньона. Белинда, белая, как стена, беззвучно сопротивлялась, но уже была обряжена в длинную юбку с Хейлера и вышитый лиф, а за руки ее держали румяные, жизнерадостные, добродушные Моргенштерн и Муггенталер, ясные, отеческие улыбки которых тут же застыли, словно в стоп–кадре. Гудбоди, стоявший ко мне спиной, как раз поправлял, приводя в соответствие со своими эстетическими требованиями, чепец на голове Белинды. Он медленно обернулся. Щеки его обвисли, глаза расширились, а кровь отхлынула от лица, которое почти сравнялось по цвету с его снежными волосами.

Сделав два шага, я протянул Белинде руку. Несколько секунд она смотрела на меня, не веря собственным глазам, потом стряхнула с себя обессилевшие вдруг руки Моргенштерна и Муггенталера и подбежала ко мне. Сердце ее стучало, как у пойманной птицы, но только это и выдавало, что она здесь испытала.

Улыбнувшись троим мужчинам так широко, как только позволяла боль в лице, я поинтересовался:

– Теперь вы знаете, как выглядит смерть?

Они знали. И с помертвевшими лицами вытянули руки вверх.

Так мы все и стояли, не обменявшись ни словом, пока де Граф и ван Гельдер не взбежали с топотом по лестнице. Ровным счетом ничего не происходило. Готов присягнуть, что ни один из них даже не моргнул. Белинду начала бить неудержимая крупная дрожь – естественная реакция, но все же она сумела бледно улыбнуться мне, и я знал, что более тяжелых последствий не будет: парижский Интерпол недаром выбрал именно ее.

Некоторое время де Граф и ван Гельдер, оба с револьверами в руках, молча разглядывали эту сцену. Наконец де Граф спросил:

– Что вы делаете, ради всего святого? Почему эти три господина…

– Объяснить?

– Действительно, необходимо какое–то объяснение, – серьезно откликнулся ван Гельдер. – Трое известных и уважаемых граждан Амстердама…

– Не смешите, – прервал я его, – у меня от этого лицо болит.

– А собственно, – вмешался де Граф, – где вас так угораздило?

– Порезался при бритье. – Насколько я помню, это было высказывание Астрид, услышанное мной на аэродроме, но развивать тему у меня не было ни малейшего желания. – Ну что, можно рассказывать?

Де Граф вздохнул и кивнул головой.

– Так, как я считаю нужным?

Снова кивок. Я перевел взгляд на Белинду:

– Ты знаешь, что Мэгги умерла?

– Знаю, – она отвечала дрожащим шепотом, еще не успев, как мне показалось, прийти в себя. – Он мне об этом рассказал. Говорил и улыбался.

– Проблеск христианского милосердия, не может этому противиться… Итак, господа, – я повернулся к полицейским, – присмотритесь хорошенько к этому Гудбоди. Наиболее садистский и психоптатичный убийца, какого я встречал и даже о каком когда–либо слышал. Человек, который повесил Астрид Лимэй на крюке. Человек, который приказал заколоть Мэгги вилами на лугу в Хейлере. Человек, который…

– Вы сказали: заколоть вилами? – спросил де Граф. Было видно, что это – не умещается у него в голове.

– Минуточку. Человек, который довел Георга Лимэй до безумия, оказавшегося смертельным. Человек, который пытался и меня убить тем же способом, человек, который сегодня трижды пытался меня убить. Человек, который сует бутылку джина в руку полубеспамятного наркомана, отлично зная, что это – смерть. Который после бог знает каких истязаний и пыток бросает в канал людей, обмотанных оловянными трубами. Который принес деградацию, безумие и смерть тысячам одурманенных людей во всем мире. Он сам назвал себя главным кукловодом, который приводит в движение тысячи насаженных на крюки кукол на цепях и заставляет всех их танцевать то, что он им сыграет. Танец смерти.

– Это невозможно, – отозвался ван Гельдер. Он выглядел ошеломленным. – Этого не может быть. Доктор Гудбоди? Священник…

– Его зовут Игнатиуш Катанелли, и он фигурирует в наших досье. Бывший член «Коза ностра» с Восточного побережья. Но даже мафиози не могли его переварить. Как известно, они никогда не убивают без цели, но только из принципиальных коммерческих, так сказать, соображений. А Катанелли убивал, потому что влюблен в смерть. Вероятно, когда был мальчиком, обрывал мухам крылышки. Когда же вырос, мухи перестали его удовлетворять. Ему пришлось покинуть Соединенные Штаты – мафия вынудила его.

– Это… это бред… – Бред или нет, но румянец так и не возвращался на щеки Гудбоди. – Это возмутительно. Это…