Виктор Степанычев - Жара

— Шагай туда, ублюдок, — незатейливо скомандовал «штурман» и указал рукой на дощатый балаган.

Сопровождение довольно грамотно организовало плотную «коробочку», надобность в которой была явно излишней. На пленника нападать никто не собирался, да и он сам не проявлял желания убежать от строгой охраны. Хотя вокруг толчея и неразбериха, с его белой физиономией ни спрятаться, ни скрыться…

В тесном окружении Вадим зашагал к указанному строению.

«Штурман» опередил процессию. Быстрой скользящей походкой он добрался до балагана, коротко кивнул двум мордоворотам, обосновавшимся у двери, и зашел внутрь. Веклемишева довели и поставили рядом с входом. Его грубо дернули за плечи, развернув лицом к двери.

Будто по чьей-то команде бурлящая толпа стала откатываться, и очень скоро перед балаганом образовалось свободное пространство размером примерно двадцать на тридцать метров. Торговля, по крайней мере на расстоянии видимости, сошла на нет, люди выстроились на невидимой черте плечом к плечу, бесцеремонно глазея на Вадима. На него указывали пальцами, смеялись, переговаривались, видимо, обсуждая незавидную судьбу пленника Мамба-Шаку.

Но не только зрители, выстроившиеся полукругом на площади, рассматривали Веклемишева. Краем глаза он заметил движение в крохотном запыленном окошке балагана, расположенном сбоку от входа, и почувствовал на себе чужой острый взгляд, перебивающий беззаботное любопытство зевак. Не менее двадцати секунд его внимательно разглядывали, по ощущениям — прямо-таки изучали. Вадим сделал вид, что не замечает этого действа, но, как бы ненароком, будто осматриваясь, повертел головой, явив наблюдателю во всей красе и подробностях свои фас и профиль.

Естественно, куда больше зрителей Веклемишева волновало дальнейшее развитие событий. Он пошел на эту авантюру вполне сознательно, и развязка должна наступить в ближайшие минуты. И дай бог, чтобы он не ошибся в своих предположениях. Но ведь такое совпадение…

Насчет ближайших минут Веклемишев явно ошибался. Прошло где-то около получаса томительного ожидания, прежде чем в дверях балагана под одобрительный рев множества зрительских глоток появился первый человек. И это был не кто иной, как «штурман» собственной персоной.

Вадим с трудом признал его в новом наряде и макияже. Вместо брюк и рубашки на гражданине присутствовало лишь подобие пышной юбки из материала, который Веклемишев с ходу окрестил мочалом. Пряди мочала были густо расцвечены разноцветными тряпочками. Аналогичные украшения типа подвязок красовались и на лодыжках и предплечьях «штурмана». Скудные предметы туалета вполне естественно дополнял пышный головной убор из птичьих перьев и густой макияж на лице. Красные и белые полосы, нанесенные в определенном, Вадиму неведомом порядке — елочкой, волнистыми и прерывистыми линиями, — сплошь покрывали лоб и щеки молодого человека. Производила впечатление и мощная мускулатура «штурмана».

В руках зулус держал два коротких копья. В том, что это боевое оружие, а не муляж, сомнений не возникало. Солнечный блик, пробежавший по остро отточенному лезвию наконечника, исполненному в виде полумесяца, подтвердил, что детям от этой игрушки следует держаться подальше.

«Штурман» издал громкий гортанный крик и, пританцовывая, пошел по кругу мимо очарованных его пластикой зрителей.

Танцор то высоко поднимал колени, откидывая назад торс, то, наоборот, сгибался в поясе так, что перья его головного убора едва не мели землю. В такт шагам он потрясал копьями, периодически выкидывая их перед собой и в стороны. Неорганизованные одобрительные крики и аплодисменты толпы очень скоро приобрели правильный рисунок. Одновременный выкрик многих десятков глоток «Ох-ха!» и последующий двойной хлопок ладонями мелодией назвать было сложно, однако ритм они держали строго, помогая исполнять танцору сольную партию.

Пройдя по кругу, «штурман» вышел на середину площадки и, покружившись на полусогнутых ногах, резко выпрыгнул вверх, а, приземляясь, с силой воткнул одно из копий в землю. На следующем такте он выбросил оставшееся в руках копье в сторону пленника, очередной раз выкрикнул что-то грозное на неизвестном Вадиму языке и застыл статуей в донельзя героической позе. Зрители поддержали воинственный демарш соотечественника громким отчаянным ревом и бурными, продолжительными аплодисментами, как в свое время писали в отчетах о партийных съездах.

Неожиданно, будто по сигналу, крики стихли и взоры всех людей обратились к двери балагана. Экзотический танец «штурмана», надо полагать — героическая увертюра к предстоящему спектаклю, на Вадима особенного впечатления не произвел. Его более заботил выход основных действующих лиц на сцену, точнее — одного самого главного лица. И, похоже, он этого дождался. Волнения не было, это скорее можно было назвать тревожным ожиданием, попал он в «десятку» или промахнулся. А промах грозил весьма серьезными неприятностями, практически — провалом. Вот уж тогда за целостность своего пенсне ручаться не стоило.

Зрители опять ритмично захлопали, но уже без криков и радостных беснований. Их лица были серьезны и торжественны.

Веклемишев не сводил глаз с темного дверного проема балагана. После полуминутных оваций на свет показались двое опять же с копьями, в «мочальных» туалетах, подобных тому, в котором явился на сцену предыдущий актер. Они заняли места справа и слева от дверей, потеснив в стороны находившихся на охране мордоворотов в партикулярном платье.

Следом за копьеносцами вышли еще двое в мочале, но без оружия. Они выволокли из балагана огромных размеров деревянный трон на помосте, установили его справа от входа, аккурат в паре метров от «Лексуса», и истуканами застыли за резной спинкой. Но и на этом выход массовки не закончился. Из двери балагана выпорхнули четыре дебелые черные девицы с опахалами на длинных черенках и окружили со всех сторон трон. Их наряды, за исключением добавившейся к пышному банному комплекту нагрудной повязки, ничем не отличались от мужских костюмов.

Овации усилились. К хлопкам ладонями прибавились утробные выдохи типа «Ха!» на втором такте и в ритм — притопывание ногами. Надо полагать, народ хорошо знал программу выхода в свет его превосходительства… или величества? Мамба-Шаку и соответствующий данному торжественному моменту ритуал.

Минуты три продолжалось народное камлание, по разумению Веклемишева, имеющее цель материализации «великого и ужасного». Наконец в дверях появился тот, кого терпеливо ожидали черные зрители и его белый пленник. Одеяние самого народного кумира не имело ничего общего с мочальными нарядами свиты. Злобно ощерившаяся клыками голова леопарда покоилась на макушке Мамба-Шаку, опадая шкурой на его спину. Из подобного же материала были изготовлены набедренная повязка и широкая портупея, спускающаяся с плеча к поясу. В руках «великий зулус» держал огромный посох из черного дерева с венчающим его черепом. Вряд ли последнее украшение было настоящим, уж слишком малым оно смотрелось. Хотя, как знать, вроде бы некоторые африканские народы умели высушивать черепа поверженных врагов до размера кулака.