Андрей Воронин - Инкассатор. Рискованная игра

– Вы уничтожили Грозный, некогда самый красивый из городов Северного Кавказа. Сейчас он больше напоминает развалины Сталинграда. Вы принесли чеченскому народу смерть и горе. Грозный? – город-герой, а не Москва, не Ленинград и так далее. Чеченцы ведут борьбу за свою независимость, и я с ними в этой борьбе. Это для вас они боевики. Я был в новогоднюю ночь девяносто пятого в Грозном, когда ваши пьяные малолетки с автоматами грабили и убивали мирных чеченцев. Чеченскому народу ничего не оставалось делать, как браться за оружие. Я снимал, как они воюют. Воюют они лучше всей вашей армии. Если бы вы, генерал, видали, как горят ваши танки! Их валили из первых этажей развалин Грозного как в сорок пятом в Берлине, а в пятьдесят шестом в Будапеште. Вы ничему не научились, генерал.

Собравшаяся в студии публика по сигналу режиссера активно захлопала в ладоши. Говоривший – молодой российский журналист явно работал на публику и, как понял Филатов, был в центре внимания. Его оппонент, генерал из министерства обороны, терпеливо дождался, когда стихнут последние овации и дрожащим голосом поминутно заглядывая в бумажку, пытался отвечать.

– Операция по наведению конституционного порядка в Чеченской республике, была спланирована на основании разведданных. По приказу министра обороны и главнокомандующего – президента Российской Федерации. Силы и средства, а также людские ресурсы позволяли навести конституционный порядок в Чеченской республике в намеченный срок. Временные неудачи на первом этапе операции – следствие ошибок командного состава группировки в тактическом звене управления.

Студия вновь разразилась аплодисментами, репликами, смехом. Филатову стало плохо. Перед глазами все поплыло. Сознание, как картинки, выплескивало недавно пережитое – взрывы, одичавшие собаки, которые стаями собираются над неубранными телами на улицах Грозного. Пожилая женщина с куском картона на груди с надписью «русская», изнасилованная и повешенная в подъезде своего дома. Голодные, испуганные, чумазые детишки – русские и чеченцы – у полевой кухни. Расчлененные тела пленных российских солдат в здании железнодорожного вокзала. Горящие БТР на площади Минутка. Больницы и госпитали переполненные ранеными. Филатов встал со своего места, подошел к журналисту, взял его за модный галстук у горла и вытащил на середину ярко освещенной съемочной площадки.

– Это тебе за «пьяных малолеток». Это за «город-герой Грозный». Это за «борцов за независимость». – Филатов говорил и бил одновременно. После третьего удара вытер окровавленную руку о галстук журналиста и подошел к генералу.

– А это тебе за «блестяще спланированную операцию» от «тактического звена», всех «людских ресурсов» и от меня лично, – он смачно плюнул и пошел на выход. Собравшаяся в зале публика замерла, рванувшую было за Филатовым охрану остановил режиссер.

Потом были судебные разбирательства, офицерское собрание, увольнение из армии, работа шофером в частной фирме, знакомство с Ванштейном из «Роснефти», предложение работы начальником охраны филиала в Нальчике. Теперь Юрий Алексеевич Филатов носил строгие костюмы, рубашки из чистого хлопка, неброские галстуки в тон, а не камуфлированное «хэбэ». Он относился к новому делу серьезно, тщательно подбирал людей, составлял необходимую документацию, просто жил, стараясь не вспоминать прошлое. Но война отмирала в нем медленно, очень медленно. Филатов так и не научился жить мирной жизнью. Нет, он не вздрагивал от громких звуков, не боялся ходить по улицам в полный рост, наступать на канализационные люки. Филатов продолжал делить людей на своих и чужих, поступки на добро и зло, весь мир на черное и белое. Филатов знал: с войны не возвращается никто и никогда. С войны привозят тела – живые и мертвые, а души, все без исключения, остаются там.

Приехав домой, Юрий первым делом по давно заведенной традиции пошел в ванную комнату. Долго стоял под контрастным душем, перебирая в уме события прошедшего дня. Струйки душа дробно, весело стучали по плечам и спине. Выйдя из ванной, переоделся в свой любимый «обломовский», как он называл, халат, прошел на кухню, заварил зеленый чай и с дымящейся кружкой вошел в зал. Погрузившись в мягкое кресло, взял дистанционный пульт и включил музыкальный центр. Тихо зазвучал Вивальди.

Филатов снова попытался расслабиться, но мысль о предстоящем отпуске и тревожное ожидание чего-то выводили его из душевного равновесия.

Провести отпуск для Филатова, вернее как его убить, всегда было проблемой номер один. Сейчас особенно, когда этот отпуск свалился как снег на голову. В курсантские и первые годы армейской службы было два решения – не ехать в отпуск вообще или составить компанию домой к кому-либо из сослуживцев. Последний вариант предоставлял возможность посмотреть страну и побыть в семейной обстановке на «мамкиных пирожках».

– Сирота ты казанская, – пожалел сам себя Филатов и полез на пыльную антресоль за выпускным фотоальбомом. Он долго сидел на кухне, курил одну за другой сигареты и перебирал старые фото, всматривался в лица, вспоминал имена. Воспоминания о золотых курсантских годах накатили, заставили забыться на время бесконечного вечера.

Где вы сейчас, ребята? Большинство растворилось в несметном количестве российских гарнизонов, растеряв или забыв контактные адреса, щедро раздаваемые на выпускном вечере, кто-то уехал в поисках лучшей жизни за кордон, кого-то уже и в живых нет.

– Семнадцать, – почему-то вслух произнес Филатов скорбную статистику потерь выпускников его курсантской роты. Тоска и боль раздирали сердце. Ош – Антон Сидоренко, Игорь Серебров. Приднестровье – Володя Бабичев. Чечня... – Филатов встал, подошел к холодильнику, достал из морозильной камеры обледенелую бутылку водки.

– Так и спиться можно, – налил стакан и поднес его к губам. Стылая, тягучая жидкость ломила зубы, обжигала внутри.

– Можно, но не нужно, – он поставил пустой стакан в мойку, закрыл початую бутылку, положил ее обратно в морозилку. Взгляд проскользил по стенам, мебели и зацепился за телефон. Сколько Филатов на него смотрел, о чем думал тогда, много позже он так и не вспомнил. Забытое было ощущение необъяснимой тревоги снова заныло и отдало болью в висках.

Раздавшийся телефонный звонок вывел его из оцепенения. Определитель высветил незнакомый междугородний номер. Можно было не отвечать, но Филатов поймал себя на мысли, что он ждал именно этого звонка. Телефон не умолкал, и он приподнял трубку, несколько мгновений подержал на весу, выдерживая паузу, как бы давая судьбе шанс все переиграть. Судьба оказалась настойчива. Филатов не верил в судьбу и поэтому взял трубку.