Андрей Воронин - Инкассатор: До седьмого колена

– Так пусть пришлют другого! – сказала Марина. – Впрочем, пустое. Это бесполезный разговор, такого бездарного вранья я от тебя еще никогда не слышала. Ты деградируешь буквально на глазах, Михаил. Видимо, тебе пора менять круг общения.

Последняя фраза сопровождалась весьма красноречивым взглядом, адресованным непосредственно Кастету. Тот надел на физиономию тупое бычье выражение, такое привычное и так хорошо ему подходившее, что Косолапый уже в который раз задумался, не является ли эта тупая и наглая рожа истинным лицом друга его детства Кости Кудиева.

– Иди в дом, – с трудом разжимая челюсти, норовившие намертво стиснуться после каждого слова, проговорил он. – Я тебе все объясню, все расскажу, но сначала надо управиться с делами. Иди, я скоро.

Марина негодующе посмотрела на него, резко повернулась на каблуках и ушла в дом, независимо покачивая бедрами. Косолапый повернулся к Кастету и увидел, что тот смотрит ей вслед – не с плохо скрытым вожделением, как смотрел обычно, а как-то очень нехорошо прищурившись, будто сквозь прицел. На скулах у Кастета гуляли желваки.

– Хватит пялиться, – негромко сказал ему Медведев. – Ты в ней дыру прожжешь. Оставь ее в покое, понял? Это моя жена, и с ней я разберусь сам. Держись от нее подальше, Константин, это я тебе с полной серьезностью говорю. Делом лучше займись. Поезжай к Кексу, как договорились, поставь его в известность насчет... насчет Шпалы, ты понимаешь. Проси отсрочки, Кастет, иначе нам не выкрутиться!

– У меня ощущение, – медленно отводя взгляд от двери, только что закрывшейся за женой Медведева, нехотя проговорил Кастет, – что нам теперь так и так не выкрутиться. Эта сволочь нам в затылок дышит, и никакой Инкассатор, никакой Кекс тут не поможет. Кексу это сто лет не надо, ему бабки его нужны, он нас за них сам пришьет и не задумается. А Инкассатору что? Он ведь сам сказал – ему бы соседа своего из Бутырки выдернуть, а больше ему ничего не надо. Вот шлепнут тебя или меня, и сразу станет ясно, что этот его пьяный лох вообще не при делах, его и выпустят потихонечку, да еще, того и гляди, прощения попросят: дескать, виноваты, обознались. Никому мы с тобой не нужны, даже собственным бабам.

– Говори за себя! – резко оборвал его Косолапый. – А вы что стали? – напустился он на охранников, которые торчали рядом, делая вид, что их здесь нет. – Марш по местам! Работать надо, а то разгоню всех к дьяволу! Хватит ныть, – вполголоса обратился он к Кастету, когда они побрели прочь. – Может, он сейчас тебя слышит и в кулак хихикает: ага, спекся Кастет, можно его голыми руками брать!

– Что-то ты сегодня и правда... того, – сказал Кастет. – Несешь какой-то бред на уровне детского сада. То у него, понимаешь, телемастер захворал, теперь он меня стыдить будет, как маленького...

– А ты не веди себя как пацан сопливый, – возразил Косолапый. – Думаешь, мне легко? Ты у нас хотя бы бездетный...

– Вот поэтому меня раньше и шлепнут, – сказал Кастет и замолчал, потому что у ворот затормозил его джип. За рулем сутулой горой мышц громоздился один из быков Кастета, такой здоровенный, что ему приходилось, сидя за рулем, пригибать голову. – Все, хватит этот гнилой базар тереть. Поеду, буду думать что-нибудь.

– Думай, – сказал Медведев. – Хорошо думай, Кастет. И будь осторожен, ладно?

– Вот сказанул, – печально усмехнулся Кастет, – будь осторожен... Поезжай, говорит, к Кексу, намекни, что денег нет, но будь осторожен... Стреляя себе в висок, соблюдай правила техники безопасности...

Он вяло пожал Косолапому руку, забрался в джип и захлопнул дверцу. Стекла были подняты, но даже сквозь них Медведев услышал, как он там, внутри, орет на своего быка за то, что тот долго за ним ехал. Потом машина завелась и сразу же резко рванула с места, взвизгнув покрышками и оставив на асфальте две жирные черные полосы. Медведеву даже почудился запах горелой резины, но это, скорее всего, уже был плод его фантазии.

Он вернулся в дом, распорядился насчет починки ворот, а потом прошел в гостиную, вынул из бара бутылку русской водки, стакан, поставил все это на журнальный столик, повалился в кресло, закурил и стал размышлять. Ему было о чем подумать. Сначала он думал о фотографе, который, кажется, все-таки успел несколько раз щелкнуть разбитые ворота и машину Кастета. Косолапого интересовало, насколько этот седой папарацци, охотник за скандальными снимками, может осложнить ситуацию. Впрочем, думал он об этом недолго и вскоре пришел к выводу, что если ситуация из-за этих фотографий и осложнится, то ненамного. Вероятнее всего, снимки даже не опубликуют – ну что там публиковать? Тоже мне, сенсация – разбитая машина! Да таких сенсаций в Москве каждый день сотни. Просто шел человек с камерой мимо, видит – ба, интересный кадр! Может, думает, удастся с какой-нибудь желтой газетенки шерсти клок состричь... Папарацци – это ведь не профессия, это образ жизни, состояние души. Другое дело, что загородный поселок, в котором вице-президент банка «Ариэль» Михаил Медведев выстроил себе особняк, это не Арбат и не Садовое Кольцо, чужие здесь появляются крайне редко, и просто так, случайно, от нечего делать, по здешним улицам не ходят. То ли этот усатый фотограф гостит здесь у кого-нибудь, то ли кто-то его сюда специально прислал...

Медведев подумал, что с этим надо бы разобраться, но не сейчас, а чуть позже, когда будут решены другие, более насущные проблемы, и стал думать, как ему поступить с Мариной. Вот это была проблема – всем проблемам проблема! Семейные нелады у них начались чуть ли не со дня свадьбы, и порой Медведеву казалось, что жена все делает ему назло. Не глупо и истерично, как это случалось с женами Далласа и Кастета, а умно, планомерно, продуманно и почти незаметно – так, что зарождавшиеся порой подозрения в ее злонамеренности легко было принять за плоды собственного дурного настроения. Впрочем, обдумав это, Медведев, как всегда, пришел к выводу, что такое маловероятно. Невозможно восемь долгих лет жить одной ненавистью и ни разу не показать этого открыто. Для этого нужно быть тверже алмаза и очень точно знать, чего ты хочешь. Женщины, по твердому убеждению Косолапого, были на такое решительно неспособны хотя бы в силу своей физиологии. Месячные, беременность – это же, если верить специалистам, такие состояния, в которых бабы сами не всегда понимают, чего они хотят и что творят. Беременный Штирлиц – как вам это понравится?

Нет, это, конечно, полная ерунда. Просто Марина, Маша – сложный человек с тонкой душевной организацией, да к тому же все никак не может забыть Тучу. О какой-то там любви к человеку, восемь долгих лет отсидевшему в тюрьме, говорить, конечно же, не приходится. Любовь – штука скоротечная и эфемерная, долго она не живет. Она либо проходит без следа, либо превращается во что-то другое – в уважение, в привычку, в глубокую привязанность... Или, как в случае с Мариной, в долгую память, подкрепленную, надо полагать, угрызениями совести...