Юлия Латынина - Разбор полетов

— Помогли бы нормальному человеку.

— Как?

— Ну, не знаю. Демонстрацию протеста устроили бы — перед СТК.

— Мы не шахтеры. Это они могут над правительством изгаляться. А кто попрет на СТК — получит маслину в лобешник.

— Интересное заявление. Это что же за служба такая, что ее пуще ФСБ боятся? Пилот не ответил.

— Если я отдам СТК топливозаправочный комплекс — Ивкин останется на месте?

— Нет.

— Вот как? А мне сказали, что весь конфликт из-за заправки. Это не так? Пилот подумал и сказал:

— Я летал в Еремеевку.

— И что?

— Вы знаете, что аэропорт скоро должны приватизировать?

— И что из этого следует?

Пилот молчал.

Сазан развернулся к нему.

— Слушай, если ты мне хочешь что-то сказать, ты можешь говорить не загадками?

— Вы бандит? Сазан опешил.

— Знаешь, что бывает за такие вопросы?

— Почему я буду одному бандиту помогать против другого бандита?

Сазан схватил собеседника за плечи:

— Против кого? Черт возьми, мне кто-нибудь может ясно ответить, что здесь происходит? Почему военные убрали Шило? Они что, хотят аэродром обратно? Тогда при чем здесь СТК?

Вашкевич быстро вырвался и побежал к выходу. На них уже оборачивались, обращали внимание. Сазан пожал плечами и пошел к полупустому прилавку с мороженым. У прилавка он обернулся — генерал-лейтенант авиации Анастасий Павлович Сергеев внимательно смотрел на него, и молодой офицерик с тремя звездочками что-то говорил ему на ухо.

Гулевский звучал по телефону очень таинственно — мелкий бизнесмен и большой бахвал, он любил надувать щеки по поводу и без повода и заверил Валерия, что с ним хочет встретиться «ну очень интересный человек», а как зовут — по телефону говорить не хочет.

В «Соловье» было темно и тепло, и посетители, прошедшие через металлодетектор, сидели за столиками в беседках, увитых плетьми искусственных роз. На стенках, в бамбуковых клетках, висели певчие птички, не соловьи, впрочем, а канарейки. На небольшой эстраде оркестр из пяти человек рьяно перевыполнял план по количеству децибел на душу населения. Ввиду такого мощного конкурента канарейки забились в самые дальние уголки клетки, утратили всякий голос и только обиженно вертели носиками.

Валерий порешил в душе устроить выволочку Гулевскому, если тот сведет его с рыдающим пенсионером, просящим защиты от ограбивших его устроителей пирамиды, или иной птицей подобного рода. Но опасения его оказались напрасны — хорошо знакомый метрдотель, встречая знатного гостя в преддверии розового сада, доверительно шепнул:

— Валерий Игоревич? Вас уже ждут. Человек, который ожидал Нестеренко, сидел в самом дальнем конце ресторана, подальше от настырного оркестра. Одет он был в щеголеватый салатный костюм и безупречно белую сорочку и при виде Валерия неторопливо поднял сорокалетнее холеное лицо, явно стараясь подчеркнуть свое олимпийское спокойствие.

На девственно-белой тарелке перед ним валялись кусочки хлеба, разорванные и скатанные в комки. Кусочков было много, и количество их заставляло думать, что человек был не так спокоен, как он хотел бы показать.

— Валерий Игоревич? Добрый вечер.

Сазан молча сел на стул напротив.

— Меня зовут Анатолий Васючиц. Я первый заместитель руководителя Службы транспортного контроля. Нестеренко окинул чиновника внимательным взглядом. Да, это была птица другого полета, нежели Воронков с его золотой коронкой и потрепанным пиджаком.

Костюм на Васючица был явно от Версаче, темно-бордовый галстук тянул на сотни полторы баксов, и внушительный оркестр блюд, который немедленно начал сгружать на столик подлетевший официант, стоил столько же, сколько все получаемые Воронковым за неделю взятки.

— За знакомство, — сказал чиновник, разливая по высоким хрустальным бокалам терпко-красное вино.

— За знакомство.

Вино оказалось сладким и легким, и к нему прекрасно подошли улитки, свернувшиеся калачиком в масляном бульоне — по одной улитке в крошечном углублении фаянсовой тарелочки.

— Простите, что перейду сразу к делу, Валерий Игоревич, — сказал Васючиц, — но зачем вам защищать Ивкина?

— Не понял.

— Покойный господин Шилов не мог договориться с нами, поскольку предметом спора являлся топливозаправочный комплекс. Вы к комплексу не имеете отношения. Конечно, вы можете попытаться подмять его под себя, но не советую. Я знаю очень мало людей, которые пытались влезть в торговлю бензином и остались в живых. Тогда какой смысл нам ссориться?

Нестеренко молча потягивал вино.

— Давайте договоримся: вы приносите Ивкину в больницу заявление об уходе по собственному желанию, и он его подписывает. За подпись Ивкина вы получаете сто тысяч.

— Почему бы нам не рассмотреть другой вариант? Весь спор с Ивкиным вышел из-за заправки. Я отдаю вам заправку, Ивкин остается на работе.

— Это невозможно, Валерий Игоревич.

— Почему?

Васючиц улыбнулся одними губами.

— Он слишком плохой руководитель. Наша цель — поднять аэропорт. С Ивкиным это сделать нельзя.

— Если ваша цель — поднять аэропорт, — спросил в упор Сазан, — почему вы забодали план строительства к нему удобной дороги?

Васючиц слегка побледнел, но тут же оправился.

— Мы тут ни при чем, — сказал он, — видите ли, другие порты — Внуково, Шереметьево — не хотят конкурента. И на тот момент… влияние их возобладало. Но я вас уверяю, что, как только мы заберем Рыкове у бессовестного менеджера, строительство дороги начнется. Так как насчет сотрудничества? Сто тысяч — неплохой заработок за два дня.

Сазан покачал головой.

— Двести тысяч.

— Нет.

— Двести пятьдесят.

— Черт побери, Валерий Игоревич! Триста тысяч — это последнее, что я уполномочен предложить.

Сазан хищно улыбнулся.

— Пуля стоит дешевле, — сказал Васючиц.

— Да. Шесть долларов и пятьдесят центов.

— Что?

— Полуоболочечная пуля, которой стреляли в двух школьников, стоит шесть долларов и пятьдесят центов.

— При чем тут они?

Сазан встал, с грохотом отодвигая стул.

— При том, что я не люблю, когда стреляют в детей.

Васючиц, побледнев, смотрел вслед Сазану.

С квадратного лица бюрократа вдруг разом сошел весь лоск: и если бы Сазан оглянулся в ту минуту, он наверняка принял бы Васючица за своего брата-уголовника.

Алексей Юрьевич Глуза задержался в аэропорту до поздней ночи. Уже давно погасли все лампы в соседних с директорским кабинетах, а Алексей Юрьевич все трудился над различными бумагами, истребляя в процессе труда грусть и тоску. Но грусть и тоска не истреблялись: удивительное дело! Алексей Юрьевич сидел в директорском кабинете, кабинете, который уже третий год он вожделел так же страстно, как петух вожделеет курицу или первокурсник — Наоми Кемпбелл, и вот теперь, в самый момент обладания кабинетом, ничто, даже процесс излияния чернил на девственную утробу фирменного бланка, не радовало Алексея Юрьевича. Даже личный туалет, расположенный за комнатой отдыха, главная примета, коей начальник отличается от не начальника, и тот не прибавлял радости, а служил напоминанием невиданного дневного унижения.