Андрей Дышев - Горячая тень Афгана

— Конечно.

— Надо же, — покачал Локтев головой. — Никогда бы не подумал.

— Ты вызвал меня для того, чтобы поговорить со мной о счастье?

Локтев ненатурально рассмеялся, откинулся на спинку стула, покачался на двух ножках.

— Все разговоры, собственно, сводятся к проблеме счастья. Потому что каждый человечишка на земле хочет, так сказать, его обрести.

— И альтруисты?

— В первую очередь альтруисты! Делая бескорыстно добро другим, они получают от этого удовлетворение. По сути, они те же эгоисты, но лишь в извращенной форме.

— Я двумя руками за такой эгоизм.

— Я тоже. — Локтев протянул мне свою крепкую ладонь и неожиданно поменял тему разговора: — А ты, значит, уже успел отличиться? Я читал рапорты командира полка и начальника заставы. Завтра персонально по тебе буду докладывать комдиву.

— Я стал такой заметной фигурой в дивизии?

— Случилось чепэ. У пограничников и у нас есть потери. К сожалению, так было когда-то давно заведено: командиры в большей степени виновны в гибели солдат, чем противник, им и отвечать.

— Значит, ты считаешь, что я виновен в гибели солдат?

— Пока я ничего не считаю. Я хочу выслушать тебя.

— Я не хочу оправдываться.

Локтев усмехнулся и положил мне на плечо свою тяжелую волосатую руку.

— Ну-ну, не надо эмоций и обид. Мне вовсе не нужно твое оправдание. Я выслушал одну сторону, теперь, чтобы докопаться до истины, я хочу выслушать тебя.

— И ты мне поверишь?

— Естественно.

Я рассказал Локтеву о прибытии на границу, о конфликте с начальником заставы, о пастухе, его овчарне и людях, которые появлялись там в те ночи, когда заставу обстреливали.

— С двумя сержантами я снял миномет. Боя, как такового, уже не было, выстрелы почти затихли. За тот час, пока меня не было, на границе ничего существенного не произошло.

— И что ты выяснил?

— Что обстрелы застав — отвлекающий маневр.

— Это не бог весть какая новость.

— Граница во многих местах дырявая.

— И это, к сожалению, нам известно. Больная тема.

— Пастух работает на контрабандистов. Я думаю, что он выясняет и сообщает моджахедам, на какие участки выставляются пограннаряды.

— А вот это интересно. Но эта информация для таджикской службы безопасности. Все?

— Нет, не все.

Мальчик принес тарелки с пловом, шашлыками и несколько лепешек. Мы одновременно принялись за еду и некоторое время молчали.

— Ну так что еще? — спросил Локтев, вытирая губы платком.

— Я пытался выследить, куда от границы переправляется контрабандный товар, но группа оторвалась от меня.

Локтев подносил ко рту очередной кусочек мяса, но рука его остановилась на полпути.

— Ты все еще думаешь, что они переправляют его сюда, в дивизию?

— Да, я предполагал это.

— Ну и голова у тебя! Бог с тобой, Кирилл! — с возмущением прошептал Локтев и, сравнивая мою голову со столом, постучал ладонью по дереву. — И как ты себе это представляешь? Группа бородатых чурок на ослах ввозит на территорию штаба дивизии тяжелые баулы?

— Я не думал, что у тебя такое примитивное мышление, — сказал я тоже не очень вежливо.

— Тогда изложи мне так, чтобы не было примитивно.

— Повторяю: я всего лишь предполагал такой вариант.

— А теперь?

— Теперь я располагаю другой информацией.

— Ты поделишься ею со мной?

— В Москву поставляется не сырье, а готовый продукт. Героин чистейшей пробы.

— Ты хочешь сказать, что наркоделы таскают через Пяндж не соломку, не опий, а героин?

Я отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что в Афгане есть условия для производства героина. Насколько мне известно, это довольно сложный процесс.

Локтев курил и постукивал пальцами по столу в такт восточной музыке, которая доносилась из кухни. Я разламывал лепешку и кидал кусочки в воду. Лебеди медленными грациозными движениями вылавливали хлеб и проглатывали, не вынимая его из воды.

— Если твоя информация не ошибочна, — сказал он, — то можно сделать вывод, что героин производится в Таджикистане.

— Я думаю, что так оно и есть. Но меня больше интересует, каким образом наркотик затем переправляется в Москву.

— Забудь о дивизии, — сразу ответил Локтев. Я намекнул на его территорию, его владения, и это его задело. — После гибели Алексеева и моего назначения в Душанбе отправить нелегальный груз военным бортом невозможно. У меня тройная система проверки. Взятки или халатность исключены. Ищи, если хочешь, в другой области.

— А я как раз собирался искать в дивизии.

— Ты не доверяешь мне?

— Я тебе доверяю, — ответил я, но тотчас почувствовал, что сказал это не искренне. Локтев или не заметил, как мой голос предательски дрогнул, либо сделал вид, что не заметил.

— Хотел бы я знать, — сказал он, глядя в пустую тарелку, — как ты намерен выследить контрабандистов в дивизии?

— Пока не знаю. Для начала я должен выяснить, куда перебрасывают сырье с нашего берега. Если найду базу, где производят героин, то выйти на следующий этап контрабанды уже не составит большого труда.

Локтев как-то сдержанно усмехнулся, лицо его исказила гримаса.

— Кажется, друг мой боевой, ты старательно роешь мне могилу.

— В каком смысле? — спросил я, хотя догадывался, что-он имел в виду.

— Ты страшней любой инспекторской комиссии из Москвы. Но с теми можно полюбовно договориться. А с тобой?..

Он поднял глаза. Мурашки побежали у меня по спине от неприятной мысли, молнией промелькнувшей в сознании.

— Володя, — я опустил ладонь на его руку. — Что с тобой? Я перестаю узнавать тебя.

Он вдруг дернул рукой, словно его ударило током, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с неприязнью посмотрел на меня.

— Вот что, борец невидимого фронта, — сквозь зубы процедил он. — Я не знаю, кто тебе платит за эту работу, не знаю, чего ты добиваешься, но думаю, что за твоей спиной останется не одна покалеченная жизнь. Ты суешь свой нос в дела, которые тебя не касаются, корчишь из себя героя, комиссара Каттанни, и не думаешь о том, что твои лавры будут сплетены из несчастья других людей.

Такого обвинения мне никто еще не предъявлял. Локтев был не из тех людей, которые в порыве эмоций могли впасть в истерику или преувеличить действительность до размеров абсурда.

— Что?! — едва слышно прошептал я, не спуская — с него глаз. — О чьем несчастье ты говоришь?

— Хотя бы о своем, Кирилл. Мне уже под пятьдесят, большая часть жизни прожита, причем половина ее — на войне. И все эти годы я тянул служебную лямку, как проклятый. Я с лейтенантских лет не знал выходных, не позволял себе полноценного отпуска, я, как одержимый, делал себе карьеру. Где надо было хитрить, сгибаться перед начальством, я высоко поднимал голову и подчеркивал чувство собственного достоинства. Меня обходили по служебной лестнице генеральские сынки, лизоблюды, умеющие громко щелкать каблуками, подносить начальству подарки и преданно заглядывать им в рот. Я думал, что все это временно, что тупицы и болтуны, годами протиравшие штаны в штабах, рано или поздно займут свою, самую низшую, ступень в иерархической лестнице, а офицерские достоинство, честь и благородство будут цениться более всего. Но годы прошли, Кирилл, прошли безвозвратно, и что я вижу? Это шакалье стадо, которое всегда крутилось при львах и подбирало за ними объедки, оказалось у власти. Подонки, отказавшиеся в одно мгновение от своих идеалов и убеждений, предавшие всех, кого можно было предать, чтобы остаться у кормила, взлетели вверх. И меня, добившегося хорошей должности в штабе дивизии, вот этими руками, этим лбом, этим горбом, теперь инспектируют холеные уроды, и достаточно одного их поганого рапорта, одного звонка своим хозяевам, чтобы меня уволили из армии, выбросили за борт без квартиры, без права вернуться в Россию, потому что и там я чужой, лишний человек, и меня будут презирать жена, дети, потому что я не смог обеспечить им достойную жизнь, которую они заслуживают.