Джордж Бейкер - Тюряга

— М-да, — сказал Драмгул. — Не зря они зовут тебя Палачом.

— А я, вы знаете, — беря доверительный тон и кротко улыбаясь начальнику, сказал Палач, — действительно кайф испытываю, когда кто-нибудь мучается. У меня душа поет, когда я кого-нибудь в кровь забиваю. Это только внешне у меня ярость как бы, а внутри нежность просто какая-то. Когда жертва связана и обнажена, а я бью ее железным прутом, то это для меня сладострастие. Я люблю людей, которых я забиваю до смерти.

— Ты действительно страшный человек, — сказал Драмгул. — Может быть, даже страшнее, чем я. Но довольно откровенный.

Он поднялся и выключил видеосистему.

— Так значит сигнал номер четыре? Когда? — перешел на официальный тон Палач.

— Нет, — сказал Драмгул. — Этим мы ничего не добьемся. Во-первых, если Грейвса не будет на внеочередной проверке, то сразу станет ясно, что все это подстроено администрацией и тогда Майснер поведет со мной войну в открытую. Во-вторых, мы и их, эту четверку, убедим в их правоте. Тут надо придумать что-то другое. Чтобы Леоне случайно или неслучайно оказался виноватым сам. Чтобы у нас было полное право применить к нему имеющиеся в нашем распоряжении меры наказания и чтобы Майснер ни в чем не мог нас заподозрить.

— Что же нам делать? — спросил Палач.

— Ждать, — сказал Драмгул. — И читать классиков, может быть что-нибудь и вычитаем.

Он сделал жест рукой, отпускающий Палача. Тот взял под козырек и вышел.

— Как все же мерзко на душе, — проговорил вслух Драмгул. — Наверное, надо немного развлечься.

Он открыл дверцу одного из отделений стеллажа и достал бутылку коньяка. Выпив рюмку, он поставил бутылку обратно. Потом он одел пальто поверх своего черного безукоризненного костюма, поправил галстук и причесал щеточкой усы перед зеркалом. Через час он уже был в одном из заведений, где мужчины обычно скрашивают свой досуг.

— А-а, мистер Драмгул, — приветливо сказала хозяйка заведения. — Заходите, заходите. Давненько вы у нас не были.

— Да все, знаете, работа заедает.

— А у нас новенькая. Маленькая такая брюнеточка в вашем вкусе, итальяночка, кстати зовут Джульеттой.

— Судимости есть? — спросил он, подавая пальто хозяйке.

— Нет, что вы, она еще маленькая.

— А что-нибудь водится за ней? Хозяйка пожала плечами.

— Я не знаю.

— Тогда я лучше займусь с Розалиной, — сказал, склоняясь перед низким зеркалом, Драмгул и поправил ежик серых коротко стриженых волос. — Она не занята?

— Нет, она пьет кофе на втором этаже. Вот ключи, пройдите пожалуйста в сорок пятый номер, мистер Драмгул.

Он сунул хозяйке стодолларовую банкноту и взял ключи.

Сорок пятый номер был таким же, как и сорок шестой, как и сорок четвертый, как и, очевидно, всякий другой в этом сомнительном заведении. Широкая кровать с несколькими подушечками от большой до малой. Зеркальная стена и зеркальный потолок. Шкаф, холодильник, два кресла, торшер и стереомагнитофон, маленький столик между креслами и, конечно же, ванная комната с голубым унитазом, черной ванной и фиолетовой раковиной.

— Как все на редкость однообразно в этой жизни, — проговорил Драмгул, присаживаясь на кровать.

В ожидании Розалины он откинулся на подушки и закурил. Через несколько минут послышался знакомый дробот каблучков, дверная ручка повернулась вниз и дверь открылась.

Розалина тоже была брюнеткой, но среднего роста, хотя из-за своей тонкой фигурки многим казалась миниатюрной. На ее лице сквозь деланную соблазнительно-приветливую улыбку Драмгул прочел плохоскрытое отвращение к своей особе. «Тем лучше, — подумал он. — Чем хуже тебе, тем мне лучше».

— Подойди сюда, крошка, — сказал он., Розалина, кокетливо поигрывая попкой, подошла и присела на кровать, сразу положив ему руку на пах.

— Ну не торопись лишить меня последних сил и выгнать тебя к… матери. Давай немного позабавимся.

— Как же мы в этот раз позабавимся с тобой, милый, — скорчила гримаску Розалина и опустила свою очаровательную головку на грудь Драмгулу.

— Давай поиграем в тюрьму, — сказал он. — Ведь если я и в самом деле передам компрометирующие тебя и твою мамашу факты о торговле наркотиками в прокуратуру, то, может статься, ты попадешь в одно из таких заведений, а, может быть, даже в то, где правлю я сам, у нее есть женский изолятор на восемь камер для пересыльных. Так что тебе всегда надо быть готовой к неожиданностям.

— Но разве я плохо себя веду? — испуганно сказала Розалина, приподнимая голову с его груди. — Ведь я же выполняю все ваши желания, мистер Драмгул. Все-все.

Последние слова она выделила особой, только им двоим понятной интонацией.

— Тогда тебе придется выполнить еще одно, — сказал он, глядя на нее своим мертвящим неподвижным взглядом.

«Черт, — подумал он. — Как же отвратительно я себя чувствую. Это все из-за этого Леоне».

— Похоже, вы сегодня не в настроении, мой маленький мистер Драмгул? — спросила Розалина, наклоняясь, чтобы поцеловать старика.

— Подожди, — сказал он. — Разденься и оставь только туфли.

— Может быть, мне принять ванну?

— Не надо, — сказал он.

Надув губки, Розалина расстегнула у себя на груди платье, а потом стянула его через голову. Прядь волос зацепилась за пуговицу и Розалина сказала «ай!» Потом она сняла трусики, стараясь не запачкать их подошвами своих туфелек, расстегнула и сбросила лифчик. Драмгул холодно смотрел, как она раздевается. Хихикая, Розалина снова хотела присесть к нему на постель.

— Не надо, — с отвращением сказал он и поднялся.

— Встань вон туда — он показал в угол комнаты.

— Вы наказываете меня? — спросила она тоном маленькой девочки.

— Да, — усмехнулся он. — Встань лицом к стеке и слегка нагнись.

— Ах, я чувствую, что сейчас мне будет так хорошо, — игриво засмеялась она, подходя к стене и опираясь на нее двумя руками.

— Побольше выпяти назад свое сокровище, — сказал Драмгул, расстегивая ремень.

— Вот так? — прогнулась в спине и поиграла бедрами Розалина.

— Да так! — сказал он и со всего размаха больно ударил ее пряжкой незаметно вытащенного из поясных лямок ремня.

Она вскрикнула и обернулась. Ненависть вспыхнула в ее глазах. Навернулись слезы.

— Повернись обратно к стене, — медленно сказал Драмгул.

«А ведь Палач прав, — подумал он. — Сейчас я испытываю к ней почти что нежность».

— Ты… ты…, — задыхалась она от слез.

— Молчать, шлюха, — сказал он. — Если не будешь повиноваться, я раскручу тебя на двадцать лет. Ты выйдешь старухой из моего заведения, и тогда тобой побрезгуют даже бродяги, которые ночуют под мостом.

Глотая слезы, она снова повернулась к стене.

Он стал ее сечь, с наслаждением разглядывая все новые и новые красные полосы на ее худеньком теле.