Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— Неужели не притормаживал, когда он выходил? - уди­вился Дегтярев.

— Нет! Скорость не снижал.

— Где в последний раз его видел, где проезжал?

— Да перед селом уже. В километре. Не дальше...

— В лицо узнал бы?

— Да его спутать нельзя. Таких средь людей больше не во­дится.

Отправив покойного Кузьму на вскрытие в Поронайск, Дег­тярев решил съездить к Трофимычу. Прихватил с собой двух ребят на всякий случай. А вдруг Сова к старику отправится?

Но нет... Трофимыч разбирал остатки бани. Узнав о сбе­жавшем, погрустнел. Но потом сказал жестко:

— С ним одним я управлюсь. Ты не боись за меня. Коли что, наведаюсь. Молчать не стану.

— Может, возьмешь на время одного из ребят? Охранять тебя будет, баню поможет поставить, - предложил Дегтярев.

— Хорошо бы так-то! Да в Трудовом, чую, вы нужней будете.

— Зря, Трофимыч, отказываешься. Ребята мои надежнее твоего оружия. Жаль мне тебя будет, если этот недоносок напа­костить тут успеет. Но мы наведываться к тебе будем, - пообе­щал участковый и внезапно услышал над головой:

— Р-р-рау!

Глянув вверх, окаменел от неожиданности.

— Нельзя! Не моги! Прочь, Стрелка! Сгинь! - заорал ста­рик диким голосом и вырвал пистолет из руки участкового.

Дегтярева бил озноб. Промедли секунду - и рысь, громад­ная, сильная, впилась бы в горло. Такую не стряхнешь, не испугаешь криком. Она - хозяйка тайги, Трофимычева заповедника. Лесник давно передал ей свои владения. От ее взгляда ничто и никто не ускользал. Она стала владычицей всего живого, она карала и миловала, она была той, кого лес­ник звал своею душой после смерти. Ее он выходил и вырастил себе на замену.

— Ну и напугала, гадость! - вытер вспотевший лоб Дегтярев, глянув вслед Стрелке, спокойно сидевшей на крыльце зимовья и оглядывавшей тайгу. - Что ж она бандюг проглядела? - укориз­ненно качал головой участковый.

— Гон у нее был. Первая любовь. Вот и прозевала. Зато когда воротилась, из избы прогнала. Не дозволила в хате жить. Они из-за нее не шибко в тайгу совались. И кабы не рысята, Стрелка сжила б их с заповедья.

— Он и теперь подгадать может. Под зиму. Иль момент улучит, когда не будет ее на участке, - встрял молодой ми­лиционер.

— Нет. Нынче верней собаки подле меня пасется. Глаз не отводит. До ветру без присмотра не пускает. Аж совестно, - признался дед. И продолжил улыбаясь: - У Стрелки свое име­ется особливое чутье. Она беду враз сечет. И мчит ко мне. Надысь прискакала, молоком все пузо вымазано, рысят-детей своих от титек оторвала, а меня от погибели сберегла. И этим... избу поджечь помешала... А говорят - в ней сердца нет. Откуда ж такое чутье идет, ежли не от сердца? Дай Бог людям его иметь. Чутье, сострадание иль сердце, пусть Господь всякое живое эда­кой верностью наделит. Любовью тайги к ближнему, человека к человечьему. Мне нынче дружка иного не надобно. Дал Творец защиту. На том благодарствую. А коль опередит злыдень, зна­чит, судьба моя такая, горемычная. И сетовать не стану. Госпо­ду все видно, и я его создание, не без присмотру живу.

— Тебе виднее, - пожал плечами участковый, удивленный стариковской уверенностью.

Он решил вернуться в Трудовое. Вскоре машина въехала в село. И Дегтярев свободно вздохнул, узнав, что за время его отсутствия в селе ничего плохого не случилось.

А в это время в тесную камеру Тестя, ожидавшего отправки в Южно-Сахалинск, охранники втолкнули угрюмого лохматого мужика, крикнув бывшему бугру:

— Эй, Тесть! Принимай! Из-за этого зверюги и ты пост­радал.

Василий пружиной разжался. Подскочил к новичку. Ухва­тил за душу окрепшими волосатыми лапами.

— Колись, падла! - взревел так, что стены загудели.

— Иди-ка ты, - отмахнулся новый, рухнув на шконку, и залился горькими слезами.

Бугор оглядел его недоуменно, заметил кровавое пятно на брюках. Оно расползалось все сильнее. Бугор понял. И этого пропустили охранники через обиженников. Скопом петушили. А теперь к нему, на последнюю разборку швырнули.

— Не отмазывайся, падла! Меня на сопли не возьмешь! Ко­лись, покуда я с тобой ботаю!

Мужик лег на спину, охая и кривясь. Лицо в синих подте­ках. Зубы выбиты, губы рассечены. Он глянул на Тестя испод­лобья и сказал глухо:

— В Трудовом фартовал я.

- Темнишь, козел! Я бугор Трудового! Всякую вошь в харю знаю. Такого хорька у меня не было!

— Недолго. Налетчиком! - вырывался из-под мослатого колена Тестя мужик.

— Мокрушник? Тихона угробил, падла? - ревел Василий.

— Не своею волей. По закону. Обязанник я! - взвыл на­летчик.

— Чей? - выпустил горло из рук Тесть и сел напротив.

— Кривого знал когда-нибудь? Бугра нашего. Вот его Ти­хон ожмурил. Тот башли потребовал. Фартовый положняк. Ти­хон зажал. А когда бугор на него наехал, тот раздухарился. И - крышка! Замокрил Кривого...

— А ты при чем? Неужель фартовые тебя вместо Кривого поставили зону держать? - удивился Тесть.

— Не бугрил я. В рамса проигрался Кривому на обязан­ность. В долг. И он меня вместо пса держал. А потом, при фар­товых, словно чуял погибель, велел мне убить любого, кто на его калган позарится. Если, мол, того не утворишь, останешься сам без калгана. А следить за мной Сову поставил. И Щеголя. Те двое везде за мной ходили. Пасли. Когда Тихон пришил Кри­вого, я стремачил его всюду. Но фраера увезли. Судили. А по­том дошло, что в Трудовом он кантуется. Мы и нарисовались. Дальше сам знаешь, - отмахнулся мужик.

— Колись сразу! Я тебе не мама родная! Обязаловка не ре­зиновая. Лишь год мог тянуть. Дальше тебя пришить должны были!

— Пять раз разборка фартовых к росписи приговаривала. Чего только не стерпел. Дикий с меня скальп снимал. На колючей проволоке вешали. То и спасло, что колючая. Петля не затянулась. Па ремнях растягивали. Разорвать хотели. По­везло, мослы крепче ремней оказались. Стеклом глотку реза­ли. Зажило. Даже фартовые устали. И велели найти Тихона. В судьбу поверили. Я не сам по себе. Я - обязанник. Ты не фраер, сам понимаешь. Но при всем в ходку не хотел идти за это дело. И лишь оглушил Тихона. У него на ту беду

печь топилась. Я и закрыл задвижку. Оглушенный, он так и не пришел в себя. Думали, что никто не докопается, на пьянку все спишут...

— А водяру ты с ним жрал? - вспомнил Тесть.

— Сова. Он в свидетелях моих перед фартовыми был. Я после вошел. На том все кончилось.

— А Дашку зачем пасли?

— С легавым она скентовалась. И нас ему заложила. Что мы на чердаке ее канаем. Вот и хотели заодно с Тихоном, чтоб ему одному на том свете скучно не было.

— Зачем ко мне не прихиляли? - понизил голос Тесть.

— Чтоб ты нас всех разом ожмурил? Кто ж в своей «малине» чужой суд потерпит? Даже я это знал. Вот и не нарисовался. Мне моя шкура нужна.

— Дошлый, гад! - удивился Тесть.

— Кто тут бугор Трудового? Живо к следователю! - откры­лась внезапно дверь камеры.