Эльмира Нетесова - Закон - тайга

— Санька, падла, не махайся! Я про тебя хороший сон видел. Блядью буду, скоро похиляешь на волю…

— Разыграл, гад, взял на понял! — шутливо тузились мужики.

Но вскоре Санька забыл о розыгрыше. Дерево за деревом валил. Не до смеха.

— Бригадир! Эй! Санька! Тебя мусор зовет! — услышал он голос Шмеля.

Отмахнулся. Не до шуток. А фартовый за плечо ухватил, показывает куда-то. Оглянулся: Ефремов в сторонке стоит. С ноги на ногу переминается нетерпеливо. Заждался.

— Чего?! — громко спросил Санька, перекрикивая гул пилы. Тот рукой махнул, к себе позвал.

Санька пилу заглушил. Направился к начальнику милиции. Следом за ним остальные поспешили. Из любопытства.

— Бригадира и вас, отец Харитон, я забираю с собой в Трудовое. Реабилитированы… Мне поручено объявить вам об этом первому.

Санька вытирал мокрый лоб. И услышал рядом голос Рябого:

— Ну что, бригадир, стемнил я или верняк ботал? С тебя магарыч!

— Документы вам отдаст тот человек! Он ваши дела изучал. Ему вы своей свободой обязаны! — указал Ефремов на сгорбленного, отвернувшегося от всех мужчину.

Он незаметно сидел в стороне, на поваленном Санькой дереве и, казалось, ничего не слышал. Вот он встал, оперевшись на костыль, заметно хромая, сделал несколько шагов навстречу бригадиру.

— Тихомиров?! — удивились мужики.

— Оклемался, фраер!

— Одыбался, едри его в хвост! Я ж ботал, что такие сами не гаснут! — расхохотался Шмель.

— Привет, мужики! — подошел Тихомиров.

— Вы что ж, в Трудовом остались? — изумился Санька.

— В Поронайске. Там меня склеили, собрали по частям. А срастись всему помогла реабилитация. Справился с увечьями. Могу жить без посторонней помощи. А поскольку я юрист, предложили поработать в комиссии по реабилитации. Я с радостью согласился. И первыми ваши дела рассмотрел.

— А тех, кого на вышку послал, как вернешь? — насупился Шмель.

— Больше, чем я сам себе сказал, упрекнул, обругал и наказал, никому уж не дано. Жить до смерти в разладе с самим собой, поверьте, Шмель, нелегко. Когда-то и к вам придет такое, и вы поймете меня сполна…

— Я не лажался! — обрубил бугор резко.

— Трудно вам было сюда ехать. Нога болит. Зачем себя мучили? — посочувствовал Санька.

— Я к Новикову. Его ищу. Спасибо хочу ему сказать. Единственный, он верил мне. Он выжить, выстоять помог.

— Да он у палаток. Там его найдешь, вместе со своими горбушу ловит на ужин. Около реки поищи! — подсказал Рябой.

— А где Харитон? — оглянулся Ефремов удивленно.

Священник ушел подальше от посторонних глаз. В тайгу, в самую глухомань, где его никто не увидит и не помешает. Там он стал на колени и, обратясь к Богу, молился всем своим усталым сердцем, благодарил Создателя за ниспосланную великую радость.

Люди, увидев его молящимся, остановились. Не решились прервать, помешать общению с Богом. Знали: это единственное поддерживало священника все годы и помогало дожить до сегодняшнего дня.

Санька с Харитоном вскоре ушли с деляны. Вернувшись к палаткам, начали собираться в дорогу.

Санька аккуратно сложил в рюкзак вещи. Ничего не забыл… А когда вышел из палатки, увидел, что Харитон задумчиво сидит у костра.

— Отец Харитон! — позвал он громко.

— Что, Саня? — отозвался священник.

— Собираться когда будете?

— Я уже готов в дорогу.

— А вещи? Где ваши вещи?

— Я ничего с собой не беру. Кроме памяти. Тряпки — суетное. Они мне обузой будут.

— А как же без них? Переодеться в чистое нужно будет?

— В моем положении о чистоте души надо думать. Ее беречь. А вещи сгодятся ближним, кто остается. Им, право, нужнее. На волю лучше уходить налегке, чтоб острей радость чувствовать. Да и что в моем возрасте нужно? Что потребуется из немногого, Бог даст. Он каждого видит.

Санька попытался было сам собрать вещи отца Харитона, но тот категорически запретил ему это делать и, усадив Саньку рядом с собой, указал на Тихомирова и Новикова, разговаривающих на берегу реки поодаль от людей.

— Шофер Тихомирова дождется. Без него не поедет в Трудовое. Значит, и у нас минута на размышления есть, — сказал Харитон.

— Пойду потороплю их, — встал Санька.

— Не смей мешать. Поимей сердце, — удержал Харитон парня.

Новиков сидел на прогретой солнцем коряге. Слушал Тихомирова, изредка спрашивал его о чем-то.

— Конечно, в Поронайске останусь. На материк не поеду. Нет мне туда путей-дорог. Тем более реабилитируют сейчас многих. Не исключена встреча с кем-нибудь из тех, кого я в зону отправлял. И, как заведено, обвинят не того, кто заставлял сажать, а меня, отправившего в зону. Тут уж извинения не помогут, — жаловался Тихомиров.

— Пешек сделали из нас с вами. Вы вслепую работали, мы — охраняли. Тоже виноваты, что слишком строги бывали зачастую, считая невиновных врагами.

— Я кругом виноват. Семья и та отвернулась. Жена, еще куда ни шло, была согласна принять, приехать ко мне. А дети наотрез отказались. Выросли, поняли все по-своему. Семьи у них. Написали: мол, не позорь. Живи без нас. Сам. Один на один со своей совестью. Даже на внуков не разрешили глянуть. Дескать, как мы им объясним, кто ты есть и почему тебе нельзя жить с нами? Ну и жена раздумала. В бабках осталась. Написала, что так ей спокойнее и лучше. Чужие понимают, а свои — нет. Вот что досадно.

— Понимают такие, как я. Потому что сам, и тоже поневоле, в этом виноват. Другие — не простят. Ни вас, ни меня. А потому живем по-собачьи. Среди людей до смерти — в охранниках. Человеком никто не считает. Вон мои ребята после службы возвращаются домой, и никто из них не сознается, чем здесь занимался. Стыдятся. Во сне боятся проговориться. А разве так должно быть? В армии мужать, а не звереть должны парни. Какие из них получатся защитники Отечества, если они сегодня своих охраняют, невинных, пострадавших от произвола? Разве за такое станут жизнями рисковать? Иль поверят, что завтра сами не окажутся за запреткой ни за что? Парни мои не слепые. Умеют думать, сопоставлять, анализировать. Их с толку не собьешь. И уже в армию не хотят идти служить. Чтоб не попасть в отряд охраны, во внутренние войска, держать под стражей своих отцов и братьев. Мы, поверьте, еще не всю чашу до дна выпили. Те, кому довелось стоять на посту однажды, видеть и слышать нынешнее, о себе еще заявят. Отрыгнутся горечью. Потому что они пока молоды.

— А дети реабилитированных? Их семьи? Они до конца жизни нам своего горя не простят, — грустно добавил Тихомиров.

— Мой друг отказался отправлять в зону оклеветанного, — вспомнил Новиков.

— И что?

— Самого расстреляли. Повесили ярлык и все… И того мужика не удержали в жизни. Нашелся послушный. Наученный примером. И, рад стараться, выполнил приказ в точности…

— Еще один дурак, — покачал головой Тихомиров.