Эльмира Нетесова - Закон - тайга

— Отчего же не приходил, не навестил ни разу?

— Не мог. Поверь, правда это.

— А сегодня?

— Не думал. Устал.

— Я тоже устаю. Но как-то надо выжить. Я, знаешь, слова деда тебе должна передать, — смутилась Дарья. И продолжила: — Дядя Коля в тот день позднее всех из бани вышел. И говорил, чтобы я тебя ждала. Я смеялась: мол, подожду, какие мои годы? А он подошел и серьезно так сказал: «На што душу мужичью измаяла навовсе? Он цельными ночами тебя кличет. Единую. Ты его судьба. И не моги забидеть, с другим сойтиться!» А и поверила, что не шутит дед. А он мне о сыновьях сказал. Мол, в пору студеной старости не согрели они его теплом сыновьим. Забыли, отвернулись до единого. Оттого ни в дом, ни на могилу ногой пусть не ступят. Тебе все отдает. Но… Чтоб ни одна копейка не ушла на дела черные, воровские. Хотел тебя видеть сильным и здоровым, как тайга, светлым, как его заимка. И просил, чтобы в день его смерти помянул ты его по-чистому. И еще! Если на то будет добро в сердце твоем, остаться в Трудовом вместо него, Притыкина. Всюду и везде…

— А умер он отчего?

— Сердце подвело. Так врач сказал. Болело. А дед не признавался и не лечил его. Наверное, из-за детей. Они не хоронили. Адресов никто не знал. Видно, не писал им дядя Коля. Много лет не знались, — тяжело вздохнула Дарья.

— Обидно за старика. Имея детей, остаться одному… Такое пережить не всякий сможет. Это, пожалуй, труднее, чем в тайге, в одиночку — на медведя. Тут еще судьба может пожалеть и уберечь. А вот от горя никуда не уйдешь, не спрячешься…

— Вот так и он говорил, — поддакнула Дарья.

— А как ты управляешься в бане? Все еще одна? Иль взяла кого в кочегары?

— Да будет тебе! Одна, конечно.

Тимка притянул Дарью к себе за плечи.

— Скучала? Иль забыла, как звать?

— Если б забыла, зачем бы пришла?

Тимка закрыл дверь на крючок. Сдвинул занавески на окнах.

— Даша, я так долго шел к тебе. Через всю тайгу…

Дарья обвила руками шею Тимки. Устала одна. Надоело быть

сильной. Да и кончается ее короткое, как сон, бабье лето. За ним — зима.

Едва Тимофей коснулся выключателя, в дверь постучали. Требовательно, настойчиво. Так умела лишь милиция…

Тимка открыл дверь, дрогнув сердцем.

В дом вошел Филин, держа за руку худую блеклую девчонку лет четырех-пяти.

Бугор был трезв. Но из карманов торчали две склянки. Увидев Дарью, понял что-то. Спросил:

— Не ко времени я, Тимоха?

— Валяй, ботай.

— Не фартит мне. Хотел с кентами бухануть. Возвращение обмыть. А тут вот эта. На ступенях магазина воет. Мать у ней увезли. В больницу. Одной в доме страшно. Изревелась вдрызг. Ботает, с утра не хавала. Я б взял в барак, да там — мужики. Ей бы мать дождаться. Да и привел к тебе. Но не ко времени, — смутился бугор.

— Я ее возьму, — подошла к девчонке Дарья.

Но та отвернулась. Обхватила Филина, воткнулась в живот бугра нечесаной головенкой.

— Не хочу к ней! Я к тебе пойду! — полились слезы на ботинки и брюки фартового.

— К соседям бы отвел, — посоветовал Тимка вконец. расте- рявшемуся бугру.

— Так в соседях — мы. Она рядом с нашим бараком живет. И как не пофартило — недавно в Трудовом. Ни

они, ни их никто не знает. Обжиться не успели. Черт! Во влип! Как последний фраер!

— Пойдем ко мне, — попыталась догладить девочку Дарья, но та отвернулась. Цепко ухватившись за руку Филина, не выпускала ее.

— Ни к кому не похиляла. А ко мне — враз! — похвалился бугор и вздохнул, не зная, что ему теперь делать.

— Придется тебе к ней хилять. До матери пожить в их доме, — подсказал Тимка.

— Я в чужой хазе, сам знаешь, с чем засветиться могу. Не- ет, это не пойдет.

— Тогда к участковому отвести надо, пусть определит ребенка. Ну куда ты с ней, в самом деле? — вырвалось у Дарьи.

Бугор глянул на нее так, что у бабы язык замер. Ухватив ребенка под мышку, вышел, не попрощавшись.

Тимофей сник. Он знал: «закон — тайга» карает каждого фартового, если он обидел ребенка или не накормил брошенного, не пристроил его дышать…

Придумали фартовые иль так совпадало, но ребятня, попадавшая к законникам, приносила с собой удачу, жирные навары.

Но это в больших городах. На материке. Здесь же, в Трудовом, кто из законников возьмется растить девчонку? Хотя бы и несколько дней. «Придумает что-нибудь и Филин. Отмажется», — решил Тимка и, повернувшись к Дарье, обнял ее. Выключил свет в доме.

— Тимоша, ты не уедешь? Это правда?

— Куда же я от тебя, Дарьюшка? От тебя, как от судьбы, зачем линять мне? Вместе будем. А если и надумаем, то и уедем вместе.

— Я никуда не хочу. Привыкла здесь. Не смогу уехать. Всякое было. А вот держит это Трудовое за душу и все тут. Как цепями.

— А меня не Трудовое. Ты здесь удержала… И уж, видно, хана, навсегда застрял, приморился…

Утром Дарья пошла на работу.

На виду у всех. Не прячась, не прижимаясь к заборам, чтоб понезаметнее. Не торопясь. Шла из Тимкиного дома хозяйкой. Знала, там ее любят и ждут…

Тимофей решил удивить Дарью. И, закатав рукава и брюки, мыл полы, стол и двери. Оттирал каждую доску.

Порывшись в сундуке, нашел скатерти. Выволок из рюкзака оленью шкуру. Над койкой вместо ковра прибил. Прочистил стекла в окнах. В доме натопил так, что в исподнем жарко стало.

А тут и Дарья на перерыв пришла. Ожидала, что застанет в доме фартовых, обмывающих откол кента в семейную жизнь. Но едва открыла дверь, глазам не поверила. Тимка чистил картошку.

— Да я уже готовое взяла. В столовой. Бедный ты мой! Отдохни, — пожалела баба.

Дарья рассказала Тимофею о новости, облетевшей сегодня все село.

Филин не отдал девчонку в сельсовет, не отвел к участковому. Сам перешел в дом девчонки на время болезни матери.

Законники, приняв это за дурь, принесли бугру бутылку, чтобы время быстрее шло. Филин рассмеялся. Грев принял. Но пить не стал. Устыдился ребенка.

Водил девчонку в столовую харчиться. И все узнавал в сельсовете у секретаря, как там баба, мать Зинки. Скоро ль вернется в село?

— Операцию ей сделали. Сложную. Быстро не получится. Отведите ребенка в детсад. Няни присмотрят, — советовала пожилая женщина.

Но Зинка, едва услышав, что ее хотят отдать кому-то, начинала плакать, цеплялась за Филина обеими руками и никуда не собиралась уходить от него.

Бугор злился и радовался. Злился, что мешает ребенок вернуться к кентам, к привычной жизни в бараке. Даже возвращение не смог обмыть с фартовыми, спрыснуть свое спасение, помянуть покойных кентов.

С другой стороны, радовался, что вот такого — лохматого, небритого, немытого, которого даже звери в тайге обходили за десятую версту, признал и выбрал для себя ребенок. Девочка! И ни за что не хотела отпускать его от себя.

Зинка смотрела на Филина большими глазами, и в них играл смех, радость, счастье, словно он — не махровый уголовник, прошедший все северные зоны, а самый родной для нее человек.