Эльмира Нетесова - Фартовые

Чтоб не сошел с ума от тоски и одиночества, посадили к Владиславу матерого ворюгу из Одессы. Тот, как сказал начальник тюрьмы, прошел и Крым, и медные трубы, и даже у черта в зубах побывал. Вот и будут — два сапога пара…

Оно и верно. От его историй вставали волосы дыбом даже на коленях. И в кошмарных снах виделось Кляпу несуразное. Вроде кто-то, худой и согбенный, вливает ему в горло воду из ведра. Нажимая ладонью на вздувшийся живот, командует невидимым: «Шевелитесь, паскуды! Еще с пяток ведер и распустит кишки фрайерок. Ни один лягавый не усомнится, что откинул концы сам…»

— Не хочу! — кричал Кляп во сне. А проснувшись, увидел соседа, согнувшегося над ним коромыслом, с кружкой воды в руках:

— Попей, кишки распустит, страх пройдет, — уговаривал фартового.

Владислава трясло от этой услуги.

Новый сосед и научил разбираться в мануфактуре, «рыжухе», камешках. За два года он многое из своего багажа передал Кляпу, немало и отнял.

Не отделался к тому времени Владислав от впечатлительности. Может, это и сказалось. На третьем году отсидки свалил Кляпа жестокий приступ сахарного диабета.

Никто уже не верил в то, что поднимется он на ноги.

Желтый, осунувшийся, Кляп все же встал, держась за стены. Но и свалился тут же.

— Хана мужику пришла. Списать надо, — сказал тюремный фельдшер. И начальник, увидев, что сделала болезнь с человеком, молча согласился.

На поселении определили Владислава в Александровске, под строгое наблюдение милиции. Работать отправили в типографию, где, помимо всего, стал он и шофером.

Не замечая за ним ничего подозрительного, ослабила надзор милиция. Да и кому нужен этот дохляк, канающий на уколах? К тому же с Сахалина, как ни старайся, не убежишь — остров. Эго знали все зэки.

Знали… Но свобода всегда манит из клетки. А потому, забыв об опасностях и множестве неодолимых преград, рвались к ней ежи: авось кому-то улыбнется судьба. Ведь фортуна не всегда забывала фартовых.

Свобода… К ней стремились те, кто попадал в неволю впервые, и те, кто доживал в ней последние дни.

Пообещай свободу — и любой зэк без колебаний отдаст пол- жи: иш, чтоб никогда не знать неволи, быть свободным, как мечта, как ветер.

Свобода… Это и есть жизнь. Пусть больная и голодная, без семьи и крова, но зато ничьи руки не шмонают одежду, не лент и дырявые карманы и душу любопытными нахальными паль- нами. Л на ночь тебя не будут запирать в бараке, как зверя г. клетке.

Владислав уже здесь, в Александровске, скентовался с че- н. фьмн отпетыми урками. Им нужен был главарь.

Они, как и Кляп, имели за плечами немалые сроки, не одну судимость. На поселение попали — кто с открытой формой туберкулеза, кто — с прободением язвы… Их и списали вместе с Кляпом вчистую с медицинским заключением: дальнейшее отбытие наказания опасно для жизни. Вскоре вышел на волю и сосед Кляпа по камере. Его в «малину» взяли без оговорок и сомнений.

А вскоре малочисленная «малина» поехала на свои первые гастроли.

В Южно-Сахалинске, немного оглядевшись, наметили тряхнуть корейский квартал. Его жители, сплошь и рядом, имели за городом в сопках огороды, где выращивали на продажу, по баснословным ценам, огурцы и помидоры.

Деньги они не клали на сберкнижки, предпочитали хранить у себя в доме. А домами им служили круглые фанзы. Ветхие эти строения одно от другого держались на почтительном расстоянии, словно кенты в зоне. Хоть и похожи чем-то, но и жизнь, и общак у каждого свой. И за него, не глядя на схожесть, глотку могли друг другу, не дрогнув, порвать.

Первой была выбрана самая отдаленная фанза. В ней, как и полагалось, жила многочисленная семья. Стариков и детей — не счесть. Все они, с рассвета до зари, пропадали на огородах. Домой возвращались затемно. В фанзе на это время оставалась старуха. Она копалась на грядках возле фанзы и никого вокруг не замечала.

Кляп, а за ним и другие, тихо, стараясь не привлечь к себе внимания многочисленной собачьей своры, подкрались к фанзе.

Фортуна словно улыбалась фартовым. Дверь фанзы открылась от порыва ветра. Теперь в нее лишь стоило шмыгнуть.

Далеко унеслась собачья свора. Лишь старая бабка, напевая потихоньку корейскую песню, полола грядку лука.

На шухере, за дверью, решено было оставить бывшего соседа Кляпа по тюремной камере.

Все шло, как по маслу. Кучу денег нашли фартовые под циновками. Купюры были связаны в пачки по пять тысяч. Сколько их набили за пазухи — не считали. Но… Послышался условный стук. Кент на стреме предупреждал: кто-то идет в фанзу.

Кляп, не мешкая, скользнул в окно, потом — через забор и оказался на тихой улочке, где в такое время хоть нагишом иди, даже обругать будет некому. За ним — кенты. И лишь тот — на шухере — не успел. Старуха кинулась к нему, закричала на весь квартал:

— Карапчи!

Это означало — вор. И, словно по сигналу, со всех ног к фанзе кинулись собаки.

Но старуха, опередив, разодрала ногтями физиономию вора от лба до подбородка. Тот, поначалу замешкавшись, увидел собак, сгреб старуху и захлопнул дверь фанзы.

Оттуда он выскочил через минуту через все то же окно. Собаки бесновались у двери. И не успели нагнать фартового.

Прикрывая окровавленное лицо, вор догнал кентов у железнодорожного полотна. Вскоре все они вскочили в товарный поезд, проходивший мимо, и поехали неизвестно куда, подальше от опасности.

«Малина» знала, что разыскивать их станут только ночью. Когда семьи вернутся с огородов.

— Пришил бабку? — спросил Кляп у кеита. Тот, чертыхаясь, сплевывая угольную пыль, ответил зло:

— А как по-твоему? Известное дело, ожмурил стерву. У нее там сундук стоял. Сунул башкой в него и крышку закрыл. Надавил лишь. Чтоб не трепыхалась старая.

— Следов не оставил нигде?

— Не-ет! Я — через платок крышку открывал. А закрыл не руками, задницей. С нее отпечатков не берут.

А поезд мчался на север. Оставляя позади себя черный шлейф дыма. С ним, заметая свой след, уезжала банда.

Сколько поездов сменила она, сколько миновала городов. Никто не вспоминал о сне, еде. Хотелось уехать скорее подальше от места, где убийц старухи будет искать не только милиция, семья, но и весь корейский квартал города.

Сколько блатных проклянут заезжую «малину» за беспредел! Сколько недавних зэков, безвинных, тряхнет милиция. Сколько главарей, стиснув кулаки, пожелают вслед:

— Чтоб век свободы не видать!

По и это, н клятва корейцев убить вора, не пугало «малину», начавшую свою беспутную жизнь.

Конечно, беглецы знали, что преступили закон не только общечеловеческий, но и закон фартовых, общий для всех воров. Залезли на чужую территорию, какая несомненно, была сферой деятельности другой, местной «малины». И, прохозяйничав без спросу и ведома, не поделилась даже барышом, что было обязательным в таких случаях. И заменяло порой извинения.