Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

Когда во дворе стемнело и отмытая, поевшая Капка села напротив, фартовый начал учить девчонку, как быстро отделываться от наседающей толпы.

— Да что ты меня гоняешь? От баб я вмиг отделалась бы. Но там овчарка прикипелась ко мне.

— По переносице надо было долбануть, она у них слабая. Чуть врежешь — клыки в сторону.

— А как успеть, если зенки с меня не сводила?

— Ложный выпад. Быстрый. И хрясь по переносице! На все полсекунды. Овчарки — самые трусливые из псов. Это помните. Любая дворняга — смелей и злее их. У овчарок мозги слабые, память сеют. Потому команды им часто повторяют. Трудно с ними тренерам. Овчарка может, как вшивый сявка, предать, бросить хозяина, а все из-за куска мяса. Голода они не терпят. Потому, сколько ее ни тызди, служит тому, кто кормит и в ком силу чует. Слабого сгрызет. К овчарке не смей жопой поворачиваться. Зенки в зенки. Она взгляда ссыт. Махорки боится как огня. И еще знай, натрешься багульником, особо ходули, овчарка ни за что не возьмет след. Усекла? То-то. Вруби в кентель, никакие мусора, прокуратуры и прочее дерьмо не могут арестовать или сделать обыск без ордера! Ты можешь не впустить их иль послать по фене. Но файнее, если слиняешь вовремя, — учил Сивуч Капку, втай надеясь, что не попадется девчонка в эти лапы.

Задрыга интересовалась всем. Чем старше становилась, тем больше вникала во все тонкости фартовой науки.

Но однажды она проснулась от осторожного условного стука в дверь. Крепко спала. Но ожидание приезда своей малины жило в ней всякий миг. Капка сорвалась с постели. И тут же вылетела в гостиную. Сивуч уже вышел открыть двери. Тихо закрыл их за вошедшим. Тот потоптался в коридоре, пытаясь что-то объяснить хозяину, фартовый провел гостя в дом и, увидев проснувшуюся Задрыгу, нахмурился:

— Уже стремачишь, лярва 9Хиляй кемарить! Чего торчишь, как пидер на параше? Отваливай, дай потрехать без твоих лопухов.

Но Капка не ушла… В вошедшем она узнала законника из своей, отцовской малины. Но почему он один? Где остальные? С чего он отворачивается от нее?

Задрыга подошла вплотную:

— Боцман, где пахан? — спросила жестко, коротко, глядя в глаза фартовому. Тот понял, не отвертеться, придется не через Сивуча говорить, а рассказать самой Капке, что случилось.

— Замели наших, кентуха! Подчистую накрыли. Заложила всех паскудная баруха! Лягавым с потрохами выложила, — прошел в гостиную крутя головой.

Капка шла за ним тенью. Ей не верилось в услышанное.

— А что — слинять не могут? Трехай, где они теперь? — охрип голос Капки.

— На Колыме! В номерняк их воткнули. Едва из-под «вышки» вытащили твоего пахана. И не только его, еще двоих… по пятнадцать вломили. На особняк. Там амнистий не докукуешься.

— За что? На чем попухли? — удивилась Капка.

— Во Владивостоке. Кубышку брали. Этот ювелирный мы лет пять назад трясли. Нас чуть не накрыли мусора. Едва успели сорваться. Взбрело в этот раз попытать счастья. И повезло! Нам надо быдо сразу смываться. Но лягавые оцепили все выезды. Легли на дно у барухи. Решили примориться ненадолго. Ну, пахан по молодости кадрил с нею. А тут вздумал с другой погреться. Со шмарой. Баруха решила отомстить. Трехнула, что за водярой похиляла. И верняк, много выпивона приволокла. Но не только. Вякнула лягавым за навар про нас. Те дождались пока окосеем. И накрыли. Бухих в жопу. Линять никто не смог. Всех замели.

— А ты как уцелел? — сверкнула глазами Задрыга.

— Я в ту ночь у портовой шмары канал. Когда к барухе на утро хотел возникнуть, шестерка наш меня притормозил, трекнул, что было ночью.

— А стремачи? Их не было? Как без них осталась малина? Почему шестерка цел? — не понимала Задрыга.

— Всех взяли. Враз. И стремачей первых. Шестерка под столом бухой кемарил. Его не увидели. Когда шухер поднялся, он там и прикипел. Вылез, когда кентов увели. Мы с ним вдвоем остались.

— Еще баруха! — презрительно напомнила Задрыга.

— Эту падлу я замокрил. Перед тем, как слинять. Короче, после суда. От глотки до пуза пером расписал. За кентов.

И за тебя, — понурил голову законник.

Он сидел рядом с Задрыгой, курил, временами коротко матерился, вздрагивал. Капка сидела понуро, потерянно, о чем-то напряженно думала, соображала.

— Ты с паханом трехал перед отправкой? — повернулась к Боцману.

— Накоротке.

— О чем?

— О тебе. Й о всяком.

— Что велел мне трёхнуть?

— Просил побыть у Сивуча…

— Пятнадцать лет? Ты что? Крыша у вас покосилась иль звезданулись? Попухли, как козлы! Не как законники! На барухе! Просрали волю, общак! Загремели на Колыму, да еще мною паханить после всего? Ну уж хрен всем вам в зубы! — покрылось пятнами лицо Задрыги.

Нет, она не ломала комедию. У нее впервые началась настоящая, жестокая боль. Она скрутила Капку в спираль, и та почувствовала, что у нее имеется сердце. Наверное маленькое, но очень больное…

Неподдельные, настоящие, злые слезы лились по худым щекам. Задрыга кричала на Боцмана, обвиняя во всем его одного:

— Навар прожопил! Выходит, на халяву сработали! Мусора забрали всю рыжуху! Долбодуи треклятые! Притырить не сумели! Кто к барухе навар прет? Где канают, там не трахают баб. А уж коли приморились, могли без шмары прокантоваться! Иль горело у всех? Козлы! Псы поганые! Да от вас паршивый сявка отмылится! Гавно — не законники! Все мозги просрали!

— Ну, ты, полегче на поворотах! Не то вмажу по соплям, враз очухаешься! Ишь, хайло разинула, мокрощелка висложопая! Нам указывать надумала! А ты, кто есть? Выблевок! Огрызок нашей похоти! Вот и захлопнись, ротастик вонючий! Благодари судьбу, что я возник! Мог хрен забить на тебя! Мне самому дышать нечем. А все пахан! Свое и мое просрал! Мою долю тоже замели. И не вою! Его костыляй! Он посеял удачу!

— Теперь гоноришься передо мной! Чего ж пахану не ботал вот так? Он бы живо душу твою достал! Ты про то знаешь, потому канал заткнувшись. Нынче хвост распускаешь! Да кому сдался? Какая малина тебя в фарт возьмет, в долю?. Никто с тобой в дело не сдышится. Слабак! Кентов выручить не мог. Базлать годен, а на дело — хрен!

— Заткнись, Задрыга! — подскочил Боцман и замахнулся, чтобы, как когда-то в детстве, охладить и образумить Капку. Но… Не тут-то было.

Задрыга подпрыгнула мячиком, коротко ударила ребром ладони. Законник рухнул на пол без сознания.

— Стерва ты, Задрыга! Так и не научилась гостей принимать. Ну кто своих трамбует, скажи? Зачем его оттыздила?

Я ж трехал, своих не метелить. Вламывай, врубай фраерам. На законника клешни не сучи! Законом запрещено! — ругал Сивуч.

— Ему можно, а мне нет?

— Он — фартовый! Ты — вне закона. Потому он мог! Тебе — нельзя! — напомнил Сивуч и, принеся в кружке воду, вскоре привел в себя Боцмана.

Задрыгу уже не трясло. Она сидела за столом задумчиво.