Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

Капка хотела спрятаться от этого голоса, обидных слов. Но он находил ее повсюду и хохотал над самой головой, в уши, он оглушал, гнал из сада:

— Ишь, приморилась, зараза облезлая! Лярва доходяжная! Отпаши то, что за тебя пахан выложил, а уж потом отваливай! А ну! Шмаляй, лахудра немытая! Осколок дурной ночи! Бухая блевотина! Чего прикипела здесь? Тут чистые дети канают. А ты кто?! — напомнил Капке самое больное.

Задрыга мигом очнулась. Открыла глаза.

Где сад и стрекозы? Где та мелодия, что лечила душу? Где та прозрачная голубая легкость? Неужели это был лишь сон? Но почему пахнут цветами того сада ее руки? И лицо влажное от росы? Где сон, где явь?

— Ну, вот и оклемалась наша стерва, — услышала Капка голос Боцмана и поняла, что явно не спит.

— Ты не канай, змеюка подлая! Уж неделю, как приморились с тобой! Пора и на катушки! Кончай на игле и колесах дышать! Хамовку файную имеем! — вставил Глыба.

— Ты не ссы! Мы того карманника уже замокрили. Шакал его припутал. И как саданул ему перо! По самую, что ни на есть… Он и накрылся. Пока сдыхал, услышал, за кого с него душу выпустили!

— Его менты накрыли, — удивилась Капка.

— Верняк! Но шпана его вырвала. Из лягашки, в ту же ночь. За навар. Привели к нам на хазу. Тут и ожмурили враз, без трёханья… Так что тебе теперь за двоих дышать! — поддержал Таранка.

Капка порадовалась, что фартовые не оставили без мести случившееся. Не пожалели денег. И не просто вломили, а убили карманника, посмевшего метнуть в Задрыгу нож.

— До нас не сразу доперло. Ты около «тачки» стояла Мы уже «на взводе», ждали, когда шмыгнешь в машину. А ты согнулась, как старая трешка, и мурлом пропахала возле колеса. Шакал поднял. Глядь — перо торчит в тебе. Карманник рыгочет. От радости усирается. И менты уже к нам намыливаются, какие карманника попутали. Пахан тебя сгреб в охапку, шмыг в тачку, и оторвались мы от лягавых. А ты без памяти, посеяла все. Шакал тебя на хазу приволок. А мы — врача надыбали. Самого кайфового по ножевым ранам. Он средь фартовых уважение имеет. Многим жизнь заново дал. Он и вырвал тебя у смерти. Ты у него неделю канала. Тяжелой была. День и ночь возле тебя няньки в стремачах сидели. Нельзя было трогать, перевозить. Едва оклемалась. Натерпелись мы страха. Теперь живи! — радовались кенты.

Капка скоро начала самостоятельно есть, вставать с постели, ходить по комнате. Она все еще чувствовала боль в левой части тела. Карманник задел что-то очень важное. И Задрыга нередко просыпалась среди ночи от судорог, сводивших сердце, и от страха, донимавшего ее.

— Это пройдет со временем, — успокаивали фартовые, начинавшие уже тяготиться разговорами о болезни Задрыги. Та почувствовала. Замкнулась. И снова стала прежней. Отказалась «от колес», навязанных врачом, лечилась методом, подсказанным Сивучем. И вскоре впрямь встала на ноги.

Девчонка уже знала от малины, что приехали они в Ростов очень кстати. Что через пару недель тут собирается сход фартовых, где будет выбран сам маэстро. Пахан всех паханов и фартовых, главный вор, самый уважаемый из законников. На этом сходе должны будут собраться воры от Мурманска до самого Сахалина. Все они уже оповещены, всех их ждут в Ростове с нетерпением.

— Ох и будет сходка! Последняя такая была двадцать один год назад, когда назначали недавно умершего маэстро. Ох и кент он был! Ломовик! А хитер, падлюка, хуже нашей Задрыги! — вспоминал Глыба восторженно.

— Я его один раз в жизни видел. Когда меня паханом Черной совы сделали. Он со мной ботал обо всем. Что я умею, где ходки отбывал, как и с кем линял, какие дела проворачивал, какие навары имел, сколько в общаке имею, сколько кентов в ходках канают, посылаю им грев или нет? Какой положняк даю приморенным кентам — какие из ходок возникли и привыкали к воле заново? Сколько на главный общак отвалю? Все я ему выложил. Все ему по кайфу пришлось. К одному прикипелся, что зоны плохо знаю, тюряги, штрафные изоляторы не нюхал, в одиночках не канал. Законов ходок не знаю. И хотя судимостей до хрена, ни одну ходку больше двух месяцев не тянул. Линял шустро. Он меня тряс, мол, колись, как пофартило смыться? Я трехал…

— Я тоже мозги посеял от дива, как слинял ты с Колымы? Из последней ходки? Не ботал о том ни разу. Хоть теперь расколись! — просил Боцман.

— Почему я? Пусть Глыба с Таранкой вякнут. Вмёсте срывались с зоны! Есть о чем ботать! — усмехнулся Шакал и подсел к Задрыге, сделав вид, что разговор ему не интересен. Пережитое давно стало прошлым. Стоит ли его ворошить?

Глыба и Таранка были иного мнения. И чуть возникал повод, любили рассказать, как убегали из зоны.

— В тот раз нам прямо в суде вякнули, что упекут на самую что ни есть Колыму, к черту на кулички. И намекнули, что живыми оттуда не выберемся. А все потому, мол, что гавенней нас в свете не надыбать. Лаяли нас рецидивистами, бандитами, отходами от фраеров. Вот это последнее хуже плевка обиженника стало. Мне легше было бы парашу Через соломинку схавать, чем такое! — побагровел Глыба и выдохнув сказал:

— Да ты и сам все это слышал и пережил.

— Но как вам удалось всем троим слинять оттуда, с зоны? — не отстал Боцман.

— Погода выручила. Сам сек, какие там бураны были. Самолеты перестали почту из Магадана привозить. И тогда ее начали доставлять на собачьих упряжках. В мешках. Мы все трое в больничке канали. Поморозились. Ну и засекли, когда каюр возник во дворе зоны. Скинул он мешки, охрана их в спецчасть уволокла. Пока собрали обратную почту в мешки, мы доперли. Вышли из больнички и того якута, что почту возил, приласкали трепом. Угостили спиртом, какой сперли в медчасти. Каюр выжрал. Сел в нарты и кемарит. Охрана ему мешки с почтой вынесла. Нас отогнала. Мол, чего тут шляетесь? А якуту предложили чай попить на дорожку. Согреться. Он и похилял. Охрана мешки побросала в нарты и тоже в спецчасть. Кому охота яйцы морозить на колотуне? Ну, а мешки в зоне все одинаковы. Нырнули мы в больницу, вытряхнули грязное белье из мешков. И ждем, когда последний охранник от нарт слиняет. А он, гад, словно чуял, прикипел надолго. Тем временем буран свирепеть начал. Мы уже прибарахлились. Намылились в бега. Свет погасили. Прикинулись будто кемарим. Охранник увидел, что в нашем окне темно и в караулку шмыгнул, погреться. Уложили мы вместо себя в койки белье из прачки. Сами — в мешки и в нарты

залегли. Лежим, бзднуть не смеем. А колотун уже до печенок достал. Каюра все нет. Продирает нас мандраж за все разом. Что если якут лишь по утру смываться вздумает? Мы в сосульки превратимся, — усмехнулся Глыба.

— Да нет! Другого ссали! Что нас вместо писем унесут в спецчасть на ночь, раз каюр ночевать остался, — вставил Шакал.