Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

— Нет, не смог бы. Тебя — нет! — уставился в стену горячими, сухими глазами. И снова в памяти тот день освобождения Орла. Немецкая батарея была со стороны кладбища, сметая каждый танк, рискнувший войти на Ленинградский мост. И тогда Земнухов подсказал, как обойти с тыла.

— Ты оставайся! Мы вдвоем с Генкой. Авось, проскочим, если повезет. Тебе завтра своих увидеть надо. А значит, выжить. Тебя ждут. Меня — уже нет, — вскочил командир в танк…

— Смог бы, Сашка! Власть малины сильнее памяти. Война прошла и забылась. А фартовые убить тебя могли, если б отказался, — грустно подытожил Семен.

— Кончай за душу трясти! — не выдержал Седой.

— Да нет, память твою разбудить хочу, прежнего Саньку, какого я знал!

— Зачем? Считай, откинулся я!

— Э-э, нет… Смерти твоей нынче многие ищут. По всему городу фартовые выслеживают. Не понимал я, зачем им нужен, чего от тебя хотят? Но, когда двоих шестерок взяли, закрыли в одиночках, те и признались, что убить тебя вздумали законники. Весь Ростов на уши поставили. Но ничего у них не выгорело. Даже сюда пытались проскочить, но сорвалось, — рассмеялся Семен.

— Зачем я им сдался? — не поверил Седой.

— Провалы у них пошли. Серьезные, как никогда. За эти дни мы многих воров взяли. Прямо в хазах…

Седой недоверчиво хмыкнул:

— «На понял» берешь?

— Ничуть. У вас сход прошел здесь. Мы о том поздно узнали. Зато разъехаться сумели помешать.

— Какая разница? Этих возьмете, а завтра — новые прихиляют.

— И тоже будут по тюрьмам кочевать, по зонам: За что их так ненавидишь? Ведь они тебя не сажали на Колыму!

— А я при чем? Всяк сам свою судьбу выбирает. Малина — не ментовка, силой никого не затаскивают, — отпарировал Седой.

— Ну, тебя обидели, слабак оказался! А эти — молодые — зачем приходят? Работать не хотят, как все люди. У слабых отнимают, у доверчивых и старых.

— Слабые! Попал бы ты в дело, не вякал бы такое! Охрана в банках, сторожа да инкассаторы так слабы, что фартовых гробят. Вон в сберкассе Курска случай был. Трехали законники. Возникли под шабаш. Когда бабье башли готовили на инкассацию. Ну, вломились втроем. Трехнули, чтоб бабки выложили. И подскочили забрать мешки. Так одна из курвищ, как прижала фартового к стойке, он чуть душу не посеял. «Перо» выронил, она на него наступила. А фартовому все муди своим коленом разбрызгала. Вторая — чернильницей мраморной башку раскроила. Третий видит, дело невпротык, за кентов и ходу, пока мусора не возникли. Вот тебе и слабаки! Иль в Иваново случай был. Баба домушника в сиськах задушила! Он с нее спящей цепочку снять хотел. Она, лярва, проснулась не ко времени. Домушники всегда недомерки и

доходяги. Она и воспользовалась. Вдавила в сиськи мурлом. Когда тот задохнулся, вышвырнула в окно. Кто ж слабак?

— А ты попадался? — хохотал Семен.

— Иначе не гремел бы в ходки.

— Нет, без ходок? Ловили бабы?

— Случалось. С кем прорухи не бывает?

— Били?

— Конечно, трамбовали! Еще как! Но лягавым не засветили. Это верняк…

Семен сморщился, как от зубной боли.

— Да ты не гоношись! Все вас так лают.

— Ну, а если я тебя буду сволочью звать? Ведь вас и похлеще люди называют. В суде, верно, наслышался! Так вот и ты язык придержи. Кто эти все? Ваши банды? Уголовники? — багровело лицо.

— Среди наших уголовников падлюк и воров меньше, чем в твоей кодле! — не сдержался Седой.

— Однако мои негодяи стоят у дверей твоей палаты, охраняя тебя от твоих корешей, чтобы не убили!

— А зачем? Без понту! Сними свой почетный караул. Он не столько оградит, сколько засветит.

На следующий день Семен снял охрану по просьбе Седого. А вечером под дверь палаты кто-то подбросил записку. В ней была угроза фартовых расправиться с Седым, как только представится случай. В записке говорилось, что он приговорен к смерти, поскольку нарушил клятву на крови.

Если б не почерк, Седой бы не поверил. Подумал бы, Семен подстроил. Но в записке был условный знак того, кто ее писал. Этого милиция не знала.

Он понял, выхода нет. Его найдут всюду. С ним разделаются жестоко. Не знал лишь — за что? Может, это последнее и дало толчок на робкое согласие попробовать изменить свою судьбу.

Теперь они с Семеном работали до поздней ночи, забывая о сне и отдыхе.

— Когда Земнухов узнал о спешном отъезде из Ростова Черной совы, он сразу сказал, что искать эту малину теперь нужно лишь на Севере.

— Везде они засветились. По России их за воровство в банке ищут. В Крыму — за шоферов. В Ростове облавы выдавили. Конечно, могли бы податься в Ленинград иль в Прибалтику. Но много новичков. Свежаков, по-нашему. Их лучше натаскивать подальше от больших городов, где своих фартовых полно. Ни один пахан, а тем более Шакал, не станет рисковать малиной из-за свежаков. Те были в делах. Но в плевых. В клевые — не брали

— Как фартует Шакал? О почерке его малины расскажи.

О всех слабых и сильных сторонах. Что знаешь о его банде, что видел и слышал, все вспомни, — просил Семен и слушал Земнухова, запоминая все. Он возмущался и удивлялся. Он слушал, как легенду. Порою трудно верилось. Но ведь речь шла не об обычной малине, о самой Черной сове, о какой от Мурманска до Магадана быль и небыль плела людская молва.

— Переодеться в баб, старух, изменить хари им что два пальца обоссать. Их невозможно узнать на улице. Эти на ходу умеют маскарад менять. Никогда, нигде не возникают с голыми клешнями.

— Ну, а как тогда узнать их? Вот если бы тебе понадобилось найти?

— Шмонал бы три города: Новосибирск, Хабаровск, Владивосток. В последнем — верняк, возникнут. А в порту есть пивбар. На набережной. Вот там кропленые сбывают. Барухи целыми днями толкутся. Рыжуху толкают фаршманутую. Все фарцовщики и налетчики хоть раз в день возникают в порту. Не без дела, понятно. А у Шакала — кропленые. Их сбыть не удалось. Он туда намылится, как пить дать. Ему — дозарезу! Там его шмонать надо. Накроете, глаз не спускайте! Этот ферт у самого черта из-под шнобеля слиняет.

— Да, но как его узнать, если он, как говоришь, столь хитер, мерзавец?

— Приманка нужна. На какую клюнет. Тогда-твоя взяла!

— На что может польститься?

— Не на мелочи.

— Ну, а слабые места его малины?

Седой задумался. Он перебирал в памяти все. Известное ему самому и услышанное. Лицо его временами светлело, но подумав, он отвергал и вспоминал вновь.

— Безухий сявка — не примета. Треть шпаны уши проиграли в рамса.

— Есть слабина у Шакала! — вспомнил Седой о Задрыге и рассказал Семену о девчонке.

— Уж и не допру, как ее облаять эту падлюку, всякое о ней вякали, но слабой ее не назовешь. Любая змея против этой сикухи, просто голубка ненаглядная. Ее даже фартовые ссут. Стерва — не зелень! Паскудней этой параши свет не рожал! — заматерился Седой. И добавил: