Эльмира Нетесова - Выскочка из отморозков

— Хреновая судьба — мотаться по зонам! — встрял охранник.

— Да что б ты соображал?! Я дышал, как беркут, мало, но кайфово! В баксах купался. Я их не считал. Пил, хавал что желал! Баб имел десятками. И все — смак, цимес! Одна другой краше! Хазы — замки! Люкс! В них все, чего душа запросит. Ну, с год вот так покувыркаюсь, потом на отдых — в зону. Чуть жирок начнет сползать, я уже на воле! Долго нигде не задерживался…

— Я в фарте больше тебя. Мой первый пахан — Могила! Может, слыхал?

— Конечно! Это ему устроили на Колыме показательный расстрел?

— Ага!

— Говорят, все зэки на колени попадали, когда его убили. И в тот же день в трех зонах из-за него бузу подняли. Больше сотни фартовых размазали за подстрекательство к бунту и отправили следом за Могилой.

… Борька, слушая зэков, в комок сжимался. А те, не замечая парня, вспоминали свое.

Охранники редко вступали в разговор. Им была непонятна и чужда судьба и жизнь фартовых. Они лучше других знали, что им нельзя доверять, и были всегда настороже.

Кому-кому, а им не стоило повторять, сколько охранников убили в пути и в зонах решившиеся на побег законники. Они и собой не дорожили, и ни в грош не ставили жизнь других.

— Да я этих ментов голыми руками рвал, — рассказывал Беркут о подробностях нашумевшего дела, когда погибли при задержании воровской банды пятеро сотрудников уголовного розыска. Всю шайку преступников отловить не удалось. Взяли мелкую рыбешку. Крупная залегла на дно и, выждав время, убралась и спряталась надежно, лишь иногда делая дерзкие вылазки на банки и ювелирные.

Фартовым удавалось моментально перебраться в другой город, сменить все кликухи кентов, сбивали со следа уголовный розыск, умело маскировались и частенько выходили из дел сухими.

Они уходили из рук уголовного розыска даже тогда, когда, казалось, не было ни малейшего шанса на спасение.

— Слабаки менты! Правда, сегодня средь них много наших работают. Чему-то подучились. Пора! — говорил Седой, потирая над «буржуйкой» озябшие руки.

— А кто ваши? — высунулся Борька.

— Этому чего надо? Дрыхни до рассвета. Там отведут к деду, только и виделись. Тебе эта ночь — кошмар и ужас, нам — привычное дело! Спи, покуда неведома фартовая доля. Коли коснется и зацепит своей клешней, посеешь про спокойный сон. Забудешь, что он один из подарков человекам.

Борька всматривался в темные кроны деревьев, густую черноту, окутавшую лес. Вон в кустах кто-то прокричал детским голосом, и тут же совсем рядом послышалось тявканье.

— О! Припутала рыжая косого фраера! Теперь держись! Вытряхнет из подштанников вместе с мужским достоинством и кликухи не спросит! — хохотал Беркут.

Мяукает рысь в густых лапах ели.

— Кошонок заблудился, мать кличет! — оглянулся Седой.

Гришка, как и Борис, от каждого звука дрожит. Скорее бы рассвело. С темнотой ушли б и страхи. Только один из зэков спит под деревом, поодаль от всех. Его прогнали даже преступники, не пожелав находиться рядом, терпеть его присутствие. Тому все равно. Признание иль презрение, лишь бы не потерять себя и выжить во что бы то ни стало. Зачем? Таких вопросов не задают себе эти люди.

Едва небо над лесом стало сереть, а густой туман поднял голову и лапы от кустов и травы, охранники, вслушавшись в утреннюю тишину, сказали Борьке:

— Слышь, дед за тобой идет. Наверное, всю ночь не спал, ждал тебя. Но и у нас тебе было не плохо. Уж чего только не наслушался. При воспоминании месяц вздрагивать станешь.

— Слышь, пацан, за эту ночь ты наш должник. С тебя магарыч причитается. Смотри, с пустыми клешнями больше не попадайся нам!

— А то что будет? — спросил Борька.

— Курево отберем вчистую!

— В ухо нассым и заморозим! — грозил Беркут.

— Чую, дед Данила каждый день начнет его присылать вместо себя на обмер выработки. Так что придется вам сдружиться! — подал голос охранник Иван.

— Да пацан сам по себе нормальный. Бздилогон покуда, но это простительно ему, городскому. Ведь в лесу он недавно. Стало быть, и спрос с него невелик.

— Вон Данила! Глянь, по ручью шпарит, самой короткой дорогой! — заметил Иван и крикнул: — Привет, Данила! Чего ты прибежал ни свет ни заря? Цел твой пацан!

— А чего не привели, как обещались?

— Дождь пошел, не хотелось мокнуть.

— Эх вы! Я всю ночь не спал. Чего не передумал. Нет у вас жалости!

— Пацана простудить не хотели, а ты еще нас укоряешь? Во старый перец…

— Ладно! Пошли домой, Борис! — позвал Данила.

Парнишка простился за руку со всеми, кроме одного.

Его постарался запомнить на всякий случай и, пообещав навещать, вскоре ушел следом за Данилой.

Все три дня лесник поил Бориса какими-то отварами и настоями, кропил святой водой, молился, обходя парня со свечой, заставлял ходить босиком по земле и траве, втирал в тело Бориса пахучее масло и каждый день парил в бане с березовыми вениками.

Через две недели он попросил парня снова помочиться на лопух и, сорвав его, опять отнес на муравейник. Борька внимательно следил за козявками. Они дружно двинулись к лопуху, но лишь несколько заползли на лист, остальные повернули обратно в муравейник.

Старый Данила довольно улыбался.

— Идет дело! Не совсем, но уже знатно подкосили болезнь. Еще пару недель, и все! Совсем выходишься! — радовался лесник.

— Дед! А с чего у меня взялась болезнь? — спросил Борис.

— Как понятней объяснить тебе? Суть той хвори в нервных нарушениях. А их на твою долю хватило. Особо родитель постарался, заложил в тебя злые корни хворобы. Ты плохо спал, часто просыпался и ссался во сне. Орал средь ночи. Вот тогда надо было приволочь тебя ко мне. В три дня все снял бы. Ведь то был еще только испуг, нынче его последствия. А испугов было много. Родитель был глумной, вовсе без мозгов и сердца. Тут мамке стоило скорей избавиться от шибанутого. Чего она тянула, за что держалась — не разумею.

— Дед! А я так хочу в Суворовское училище поступить. Как думаешь, возьмут после твоего лечения? — спросил Борис.

— Это ты про армию? Не, милок, не серчай, но в ей тебе не быть. Служить будешь, но… насовсем не схочешь. Отшибет тебя напрочь. Неспособный ты всю жизнь под чужой командой жить. Не дано тебе. И не мути себе мозги.

— Значит, болезнь помешает?

— Дурак! Не схочешь сам! Да и характер твой не тот. Ты хоть и головастый малец, но шальной и упрямый. У военных таким нет места. Но и со своими жить не станешь. Далеко от них уедешь. Там судьбу сыщешь свою.

— Я от мамки не уеду. Она никак не сможет без меня.

— Сумеет. Приноровится. Куда денется? Доля ее такая — все терпеть. На то она баба…

Дед Данила частенько брал с собой Бориса на делянку к зэкам. Мальчишка рассказал старику о них, о той ночи и, отправляясь на делянку, брал с собой табак-самосад и угощал им зэков. Те, смастерив самокрутки, курили с наслаждением крепкий самосад, хвалили и говорили, что никогда раньше такой не пробовали.