Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

Представитель прииска, крепкий седой человек, относился с подозрением к старателям. Особо к тем, кто промышлял золото в паре либо поодиночке, чурался артелей. И говорил, что на месте государства он запретил бы такой промысел, потому что среди этих одиночек развелось ворье и жулики. При этом он пристально сверлил колючим взглядом обоих старателей.

— Что-то мало вы сегодня сдали. На этой площади впятеро намыв больше. Иль сачковали, либо украли, — сказал он как-то Огрызку и Геньке.

Вот тут-то и сдало терпенье Кузьмы:

— А ты, боров, сам повкалывай! Скинь с себя барахло и полезай на промывку. Тебе, падла, протрястись полезно! Чего возникаешь? Без тебя тошно! — зашелся Огрызок в брани.

Генька стоял молча. Ждал, чем закончится свара, вспыхнувшая внезапно. Накричавшись досыта, обложив друг друга грязным матом, люди не скоро успокоились. И если Кузьма пригрозил проверяющему выдернуть в другой раз ноги из задницы, тот пообещал законопатить Кузьму до конца жизни в зону за оскорбление должностного лица.

Кузьма в этот день вернулся в палатку раньше обычного. И заметил, как Генька поспешно закрыл банку с вареньем, запихал ее подальше от глаз

Кузьмы. У Огрызка впервые шевельнулось подозрение. И он решил проверить напарника этой ночью.

Кузьма все дни удивлялся тому, что одессит сдает вдвое, а то и втрое меньше золота, чем сам Огрызок. Объясняя приемщику невезением, бедностью пласта, собственным недомоганием. Но Кузьму не провести. И хотя работали они врозь, Огрызок видел — Генька не сачковал. Порою не перекуривал. Лишь иногда ходил в палатку, как говорил, чифирнуть.

Ночью, когда одессит уснул, Огрызок выволок банку из-под палатки. Сунул в нее ложку. Крутнул и достал из варенья три самородка.

— Надыбал, гад? — проснулся Генька, заметив в руках Кузьмы свою заначку.

— Ты что? Под вышку захотел? — удивился Огрызок.

— А ты? Иль в Одессе с голыми яйцами решил нарисоваться? Не желаешь хамовки, девочек? Иль решил, что мне себя деть некуда и я сюда на халяву приперся? Так врубись, чокнутый, без навара у нас ты — никто!

Огрызок смотрел на стопорилу, а тот хохотал ему в лицо:

— Кузьма! Да ты ж больной, если подумал, что я «на дне» без навара останусь. Да я бы давно тут всех лис подраздел бы, если б нашмонал рыжуху! Я ж не дурак цепляться с приемщиком. Пусть себе лопочет. Доказать не сможет. На обыск — не имеет права. А и не надыбал бы никогда.

— Да как ты его вывезешь? — изумился Кузьма.

— Как видишь. Золото, как шмара, всюду вылезет. А вот в варенье — нет. Не зазвенит. Верняк. Покуда рыжуху не выковырнешь из банки, молчать будет. Потому я не дергаюсь. Знаю, никто не допрет. Все досмотры и проверки пройдут сухо. Нигде не засвечусь, — смеялся Генька.

— Мать твою… А мне молчал?

— Ты ж сознательный. Свой навар хотел сорвать, в одиночку. К тому же после твоей трепотни с приемщиком тебя, как липку, трясти станут при проверке. Оторвется еще на тебе этот бугай, попомни мое слово! Уладь с ним. Не то горя не оберешься.

Огрызок отмахнулся, ответив, что не станет шестерить перед всякой падлой. Но заначки для себя решил делать уже со следующего дня. Когда вечером сдавал золото, сделал вид, что не заметил удивленья приемщика. На его вопрос, отчего так мало намыл, ответил, что площадь оскудела, либо зэки тут работали усердно.

За неделю Огрызок загрузил целую банку. И пусть в ней был лишь золотой песок, но на него, как сказал напарник, в Одессе можно устроиться с шиком.

Кузьме вскоре понравилось иметь подкожную рыжуху и теперь по вечерам он любил послушать Геньку о том, как можно дышать в Одессе, имея башли.

— Ну, что твой Орел или Оха, куда ты лыжи вострил? Там же даже приличного кабака нет! А вот в Одессе! Все имеется! Хочешь девочку? Плати! Домой привезут! Бухнуть желаешь? Плати! Доставят! На твой вкус! И все изысканно, красиво! Не то что в твоих деревнях.

— Не заливай! Ты лучше трехни, почему в свою Одессу нос не суешь? В делах рыжухи можно столько взять, за всю жизнь, сколько ни копайся, не намоешь. Но отчего-то не торопишься в Одессу. Ковыряешься здесь, как последний фраер! — не выдержал Огрызок насмешки.

Генька на минуту умолк. Глянул на Кузьму так, что Огрызок теперь и без наколки узнал бы в нем стопорилу.

— Не нарывайся, кент! Я не уважаю тех, кто хвост на меня поднимает! Не зарывайся, — взял себя в руки одессит.

А через некоторое время, совсем успокоившись, ответил на вопрос:

— Я ботал, что мои кенты засыпались. И до осени мне не стоит возникать. Но… Осень уже наступает… И скоро я вернусь.

Огрызок тщательно готовился в путь вместе с Генькой.

Одесса… Они все лето жили жаркой мечтой, единственным теплом в холодном, неприветливом крае, о котором в Одессе знали лишь единицы. Теплое море, красивые женщины, рестораны — лучшие на земле! Город — мечта, город — музыка… Скоро ты станешь явью. Не все же в жизни муки.

— Вставай, Кузьма! — услышал Огрызок среди ночи. Он трудно стряхнул с себя сон, непонимающе огляделся и услышал совсем рядом, прямо за палаткой, жуткий вой, похожий на стон.

— Волки! Костер! Огонь нужно разжечь! — торопился Генька. Кузьма опередил. Выскочив в темноту, он фыркнул, зарычал голосом росомахи. Это единственное ухищрение, какое приобрел на Колыме, не раз пригодившееся в побегах.

Кузьма знал наверняка — волки убегут. Но ненадолго. Испугавшись крика, они не почуют запаха врага. Но за то время надо успеть разжечь костер. Тогда волки не подойдут близко. Хотя бы до ночи следующего дня. А там — придется дежурить, чтоб не стать добычей.

— Взвыли волки — жди холодов. Со дня на день полетят белые мухи. Снег укроет землю. Значит, кончится старательский сезон.

Генька уже развел костер и не вздрагивал от каждого шороха в темноте, зная, что ни один зверь не бросается на добычу при свете.

— Теперь не отвяжутся. Пока не смоемся, стремачить будут. Это как два пальца… Давай срываться по светлу. Покуда не накрыли зверюги! Средь ночи от них линять — швах дело! Накроют и схавают! — предложил Огрызок. Генька согласился. Но когда пошел на отвал за совками, лопатами, нарвался на золото и застрял. Кузьма звал его, надрывая глотку. Но у одессита дрожали руки. Три крупных самородка подряд. Повезло и подоспевшему Кузьме. Такого удачного дня у них не было с самого начала сезона. Они собирали золото голыми руками. Прямо из-под ног. И как раньше его не видели? Куда ни глянь! Всюду горят звездами мелкие и крупные самородки. Генька и Кузьма одурели от радости. Колыма будто решила вознаградить их напоследок за все мытарства разом. И покрылась золотым потом россыпей. Какой отъезд, о времени и страхе забыли. Глаза не видят ничего, кроме золота. Оно открылось! Его так много!

До вечера даже не присели. Почему-то не появился и приемщик. Не омрачил радость старателей. А и они о нем забыли.