Эльмира Нетесова - Подкидыш

— Калягин, передохните. Сейчас перерыв. Давайте поговорим с вами, — предложил сигарету.

Колька отказался. Но не от отдыха.

— Вы родом из Сероглазки? Это село?

— Поселок, — ответил нехотя.

— У вас там родня осталась?

— Да. Старики. Братья и сестры.

— Скучаете?

— По семье. Конечно, — ответил Николай.

— А вы знаете, что могли бы выйти на волю гораздо раньше. Ну положим, через полгода…

— Как?

— Если согласитесь поработать с нами.

— Не понял. Я ж и так работаю…

— Я о другом. Об оперативной работе. Мы ставим задачу. Вы даете информацию, какая нас интересует…

— Какую информацию?

— О людях, с кем работаете, живете в одном

бараке. Вот, к примеру, нам известно, что Егор — негласный бугор вашего барака, половину зарплаты забирает у всех зэков себе на карман. Верно ли то? — спросил оперативник.

— Не знаю. У меня никто не забирает. Самому не хватает… Отдавать и делиться нечем.

— Скрываете? А почему после получки неделю на работу не ходили в первый месяц? Вас избили!

— Нет! Честно говоря, масла переел. С голодухи и пронесло. Отвык. А тут с получки дорвался. Со шконки еле успевал соскакивать. Вспоминать неохота.

— Вы знаете, кто-то из ваших продает чай зэкам зоны. Кто именно? Как получает чай! Покупает? У кого?

— Я — без понятия! Честное слово. Сам я чай не пью. Только лесной сбор! Какой у мамани, из трав. От казенного — мутит.

— А в бараке все пьют…

— Не знаю. Не интересовался.

— А надо присмотреться, прислушаться. Вам же от того будет польза…

— Нет! Я не хочу! Пробовал два раза, так

заперло, хоть ломом выбивай! — играл в дурака, непонятливого тугодума.

— Вы институт закончили?

— Было дело!

— Тогда до вас должно дойти! Или не понимаете, что предлагаю? Второго такого разговора не будет, — предупредил оперативник.

— А я не врублюсь, чего хотите от меня? Денег я все равно никому не дам! Я их зарабатываю сам! И чай пить не буду. Даже если отмудохают, — заявил Николай.

— Эх, Калягин! А ведь это ваш последний шанс! Не хотите, что ж! Считайте, что этого разговора не было…

Вечером, когда все вернулись с работы, Егор позвал Николая:

— Колись, о чем с операми трепался?

Калягин рассказал обо всем.

— Ты уже седьмой по счету, кого в «суки» фалу- ют. И с теми сорвалось у них. Не обломилось заполучить фискалов. А вот с тобой, даже я сомневался. Думал, сломают в стукачи.

— Видишь ли, Егор, я из Сероглазки. Где каждый житель — недавний спецпереселенец. На каждой судьбе своя отметина. Особо от властей. Мы никогда ей не верили. Ни в чем. И не помогали. Я сразу понял, что нужно оперативнику. И не из страха перед тобой или мужиками отказался от предложения опера. По крови, духу своему — не могу стать стукачом. Таких у нас во всем поселке нет…

С того дня Николай стал очень редко получать письма из дома. О посылках уже не вспоминал. К нему придирались бабкари по всякому мелкому поводу. Его старались высмеять и унизить на каждом шагу.

— Терпи, Колька, опера тебе мстят, что сломать не привелось. Так всегда бывало…

— И чем кончалось? — поинтересовался Николай.

— От четверых отстали. А трое не выдержали, полезли на рожон. Одного — в шизо приморили, да так, что чахотку получил. Выпустили помирать на воле. Двоим — дополнительные сроки впаяли п отправили в другие зоны. Ты крепись. Знай, у других — хреновей! Это уже Заполярье. Оттуда живьем не выскочишь. Это все равно, что с тещей под одной крышей до смерти канать.

— Егор! С тещей еще можно сдышаться! А вот с опером попробуй! — хохотнул кто-то из мужиков.

— Для меня что теща, что опер — одной суки выблевки! Я их всех одним ногтем давил бы, — отозвался бугор рыком.

Но Колька понял, опера еще не скоро отстанут от него.

«Как тебе наш сын? Я высылала тебе фотографию Павлика. А ты в ответе ни словом не обмолвился о нем! Неужели не скучаешь?» — спросила в письме Арпик. Николая затрясло. Фото сына он не получал. Он просил его… В каждом письме. И ждал…

— Не требуй у оперов. Это бесполезняк! — убеждал Егор Николая. И добавлял: — Тебе до воли немного осталось. Потерпи. Увидишь живого! Вон я, тоже жду! Думаешь, меньше тебя семью люблю. И жену, и детей хочу увидеть. Потому не возникаю, не лезу на рожон.

Колька тоже молчал. Считал месяцы, оставшиеся до воли. Их получалось восемь. Но каждый день в зоне, считавшийся за год — на воле, был полит новыми унижениями и издевательствами.

Ему, как никому другому, приходилось чистить туалеты администрации. И не просто чистить, а мыть их. А в отдельные наряды заставляли чистить, мести дорожки перед административным корпусом. Сверху из окон на него летели окурки, выплескивались остатки чая, кофе. Случалось, вели охранники собак с дежурства. Они, завидев Николая, рвались с повода оголтело, готовы были разнести в куски. Однажды молодой охранник не удержал овчарку. Она сорвалась и бросилась на Николая зверем. Порвала плечо, руку, искусала ноги. Ее еле оттащили от человека. И вскоре Николай оказался в больничке.

Узнав, что случилось с ним, зэки барака подняли бузу. Мужики, вернувшись с работы, бросились на охрану. В здании администрации опера успели закрыться на ключи. Но. Зэки били окна, срывали двери с петель, грозя разнести вдребезги и в щелки нее живое. К ним присоединились вернувшиеся из тайги фартовые.

Суматошные выстрелы с вышек никого не пугали. Зэки, словно сами с цепей сорвались, решили свести счеты с администрацией немедля. У всех чесались кулаки.

Николай ничего не знал. Его в это время смазывали йодом, какими-то мазями, накладывали швы, делали уколы.

Шум из зоны не доносился в больничку. А тихий, пожилой доктор одинаково добросовестно лечил всех своих пациентов.

Никто из администрации не видел, как дежурная машина, доставившая с деляны фартовых, внезапно подошла к воротам. Нетерпеливо засигналила. И, едва они открылись, машина, не став на проверку, вылетела на скорости за ворота.

Семнадцать заключенных выскочили на волю, оказавшись свободными в одночасье. Их так и не сумели поймать. Не смогли найти машину. Она скрылась в таежной глухомани вместе с людьми, бежавшими из неволи.

Они словно растаяли в лесной чаще, куда не решились сунуться ни охрана, ни овчарки.

Николай узнал о побеге на следующий день от врача. Тот, справившись о самочувствии, сказал, загадочно улыбаясь:

— Дорого обошлась эта травма нашей администрации. И, главное, батенька, на те места, какие им травмируют, швов не наложить. Все окна административного корпуса разбиты вдребезги, огражденья во многих местах повреждены, часовые вышки — тоже… На работу никто не вышел. Семнадцать человек на дежурной машине сбежали па волю. А все бабкари и пятеро оперативников закрыты в штрафном изоляторе. Телефонная связь повреждена. Овчарник сгорел дотла! Заключенные бунтуют! Требуют суда над администрацией. И решили добиваться своего! Если приедет комиссия, кое-кому придется жарко.