Эльмира Нетесова - Подкидыш

— Само то! Знатное клеймо получится! — подошел к угонщику: — Думаешь, дышать оставлю? Хрен тебе в зубы! Это я для того, чтоб и жмуры, и черти на том свете знали, кто к ним свалил. А и лягавые, завидев ее, не станут дыбать твоего мокрушника! Сук всегда размазывали!

Наклонился над угонщиком, тот взвыл:

— Макарыч! Пощади! Столько лет прошло! Я за это уже столько схлопотал! Хочешь, на всю жизнь обязанником стану! Верней собаки!

— Суке веры нет!

— Хочешь, выкуп дам за себя!

— И так все сдерну, никуда не денешься!

— Не позорь! — взвыл так, что в ушах зазвенело.

Но Макарыч не дрогнул. Ткнул шилом в щеку угонщика, мазнул нагаром по уколу несколько раз, потом, приложив обгоревшую тряпку к щеке «суки», ждал пяток минут, пока нагар впитается в кожу, чтобы стукач не смог смыть клеймо.

«Сука» дергался под ногой Макарыча, вдавившей в землю намертво. Но вырваться ему не удалось.

— Ну все! Свое я устроил. Теперь тебя бомжи, и те закопать откажутся!

— Макарыч! Не мучай! Отпусти! — вопил мужик, заливаясь слезами. На щеке его горела черная «муха», известная каждому сучья метка.

— Ну что? Будешь башлять? Иль по кускам тебя разнесу? — спросил Макарыч.

— Дети у него! Хотя бы ради них оставьте его! Трое дома ждут, — подал голос второй угонщик, сидевший на земле перед Виктором и Ленькой. Он ждал своей участи.

— Он, падла, еще и наплодил? — рассвирепел Макарыч.

— Сеструха моя — его жена. Откуда знала о таком? Три дочки у них! Старшей нынче в школу. А малая еще титьку сосет. Всего полгода ей.

Голодные все, как собаки! На работе почти год как зарплату не дают, вот и пошли в угонщики, не с добра!

Сами-то, — хрен с нами, детей жаль! Убьешь его, пропадут девчонки. Сеструхе их нынче не поднять одной. Ради них, прости его, — попросил мужик, не веря, что слова, сказанные им, смягчат сердце человека.

— Темнишь, падла! «Липу» гонишь! Этот

козел

за башли фартовые души ментам закладывал. Такой с голоду не сдохнет!

— Мы тут неподалеку живем. В деревне! Километра три до нее! Не веришь, поехали! Сам увидишь! Наши избы рядом! Мне зачем брехать?

— Домой к «суке»? Ты что? Съехал? Я себя не в отхожке надыбал! А и детям, чем такого гада иметь в родителях, лучше век его не знать!

— Отца им кто заменит? Какой ни на есть, свой! Чужой о них заботиться не станет.

— Заботчика сыскали! — хмыкнул Макарыч. И матюгнувшись, велел встать меченому. Тот попытался, но ноги не слушались, не захотели удержать, и мужик снова рухнул на землю, испугавшись собственной беспомощности.

— Эх, ты, говно! Со страху весь расклеился! Послушай, коли так хреново дышишь, где выкуп возьмешь, чтоб мне отбашлять? — вспомнил Макарыч.

— Дом продам свой! Больше нечего. А мои — к нему жить уйдут. Авось не выгонит. Все ж родня! У него, кроме сестры, больше никого нет в свете. Хотя тоже жена и детей двое, — дрожал горлом меченый.

— Мать твою! И чего я раньше тебя не надыбал, сучий выкидыш! Размазал бы без жали.

— Да брешет он все! — не верил Виктор.

— Конечно, темнят поделыцики! На жаль давят, — поддержал Ленька.

— А ну, по коням! Если эти мудаки вешают нам лапшу на уши, обоих размажу!

— Зачем? Сдай их в ментовку за угон! Пусть в зоне парятся! — встрял Николай и добавил: — В твоей фуре горючка кончилась. Заправить надо.

Слив из второй машины пару ведер солярки, мужики втолкнули в кабину обоих угонщиков и поехали в деревню, где жили эти двое, кого сейчас везли связанными по рукам и ногам.

Фуры проехали пару километров, когда меченый сказал:

— Теперь надо повернуть направо, к лесу. Там наша деревня. В километре от этой дороги!

Шоферы свернули и поехали по указанному пути. И вскоре увидели небольшую деревеньку из горсти подслеповатых, кособоких избенок, разбросанных как попало.

— Вон та! Третья от лесу — моя! А рядом — его! — кивнул в сторону родственника.

Фуры, подкатив к самому дому, остановились. Из калитки к ним выскочила девчонка лет семи. Рыжая, конопатая. Она оглядела приехавших. Искала своих. И, не найдя, испугавшись чужих, юркнула обратно во двор.

— Бандитское семя! — сплюнул Макарыч. И увидел в заборе два любопытных детских глаза. Они следили за каждым движеньем и шагом чужаков.

Макарыч огляделся. Вон и в соседней избе занавески на окнах раздвинулись. Чье-то лицо мелькнуло. Там, дальше, из ворот дед кряхтя вышел.

Степенно на лавочку присел. На машины смотрит пристально. А вот тут, напротив, целый выводок ребятишек прилип носами к стеклу. Из дома меченого женщина вышла. Коса из-под косынки вывалилась. Растрепалась по спине ручьем волос. Лоб в поту. Глаза испуганы. Что-то тревожит бабу. Предчувствие беды?

— А ну давай, хиляй сюда, мамзель! — с силой захлопнул дверцу кабины Макарыч, там лежали

угонщики. Их он не хотел показывать раньше времени.

— Где мужик твой? — подступил к бабе улыбчиво. И охватил взглядом всю, с ног до головы.

«Хороша, едрена мать!» — подумал про себя.

— Черт его знает, где их носит! Надысь с братом умотались. А куда? Разве доложат теперь? А вы пошто их ищете?

— Мы их? Да на кой хрен сдались? Мы к тебе заглянуть хотим. Глянуть, как ты тут маешься? — оглядел высокую грудь, крутые бедра, яркий румянец, заливший лицо женщины.

— Я не знаю вас, дядечка! Никогда не

приводил

вас в дом мой мужик! А как я без него впущу в дом? Что люди подумают? Ить в деревне живем. Тут все на виду! — откинула пряди волос со лба.

— Коль при людях скажу, сама пожалеешь о том. Сраму до конца жизни не оберешься. Из своей деревни босиком сбежишь. Не станет проходу ни от старого, ни от малого. И не только тебе, а и детям

твоим, — предупредил Макарыч женщину.

— Что вы говорите, дядечка? Я вас впервой в глаза вижу. Чего мне совеститься, коль ничего плохого вам не сделала? — удивленно распахнулись глаза.

— Ты не сделала! Это верно! А вот теперь

пошли в избу и поговорим. Чтоб все поняла! — пошел следом за бабой в избу.

Едва шагнул в калитку, из двери девчонка выскочила:

— Мам, а Катька обосралась!

Женщина заторопилась в дом, извиняясь перед Макарычем. Тот ни на шаг не отставал. И уже в избе, выпроводив старшую дочь во двор, все рассказал

женщине. Та плакала, украдкой смахивая слезы, кормила грудью малышку. Когда та уснула, положила ее в постель, повернулась к гостю лицом:

— Что ж делать теперь? Убьете иль посадите обоих? — еле сдерживала рыдания.

— Скажи, как звать тебя?

— Шурка! Александра я!

— Нужен тебе твой прохвост?

— Мужик он мне! Отец детям моим!

— Иди ко мне! — обнял дрожащую бабу.

— Пощадите его! — повернулась к Макарычу, поцеловала в щеку.

Тот вспыхнул:

— Если ты уступишь, так и быть! — глянул в глаза бабе настырно и добавил: — А коль нет, дело твое! Поступлю, как я захочу! С обоими!