Эльмира Нетесова - Седая весна

— Свинья — не баба! Была дурой, ею и осталась! — не выдержал Тихон. И добавил сквозь зубы: — Свое вспомнила б! Тоже мне интеллигентка! Семью на старика променяла. Все о себе заботилась. Для себя жила. И нынче… Опять за свое, лишь бы выгодно пристроить. А об душе подумала? Как жить с человеком, коль сердце к нему не лежит? Да и то правду сказать, на что тебе такой муж, какой в отцы годится? В лото с ним играть иль на завалинке прокисать в такие годы? Да и детей тебе надо. А об какой ребятне мечтать, если мужик сам скоро дедом станет?

— Так он уже дважды дед!

— Тем паче! На што такому молодая жена? Не-, хай по своим годам сыщет. А тебе и вовсе ни к чему головой в петлю лезть. Иль твоя расцвела, живя со стариканом?

— Да что ты? Гавкаются целыми днями, как собаки. Он от нее на дачу смывается. Она — к подругам, к косметологу, к массажисту. Вместе редко бывают. Спят не только врозь, даже по разным комнатам. И прежде чем войти, стучатся. Друг друга по отчеству зовут. Никакого тепла. Словно на цепи привязаны подневольно один к другому. И мне эту участь готовила, — плакала Рита.

— Ну а у твоего Тимки родня имеется?

— Только мать. Совсем больная. Она на пенсии. Живет скудно — в бараке у лимитчиков. Тимка хотел на квартиру заработать и жить всем вместе. Чтоб мать помогла, присмотрела ребенка, а мы работали б. Да не получилось. Деньги ей за Тимку выплатили. Она как с ума сошла. Пить стала. Меня принять отказалась. Мы с Тимкой не успели расписаться. Она и воспользовалась этим. Сказала мне: «Не знаю, кто тебе пузо набил. Сын ничего не говорил. А чужих растить не буду». Так вот и осталась, как муха в говне. Никому не нужна. И смерть не забирает.

— Перестань Тимку обижать! Ить дите носишь! Я покуда живой! Выходим, взрастим, не хнычь! Мать знает, куда ты делась?

— Нет! Выгнала. И прокляла обоих! Ей все равно, куда я денусь. Не придет и не вспомнит. Нет у нее сердца, — вздохнула Ритка.

— Ладно, обойдемся сами. Ты давай оглядись и начинай хозяйствовать. Дел хватит. С домом и огородом — не засидишься. А и мне заработать надо. На жизнь и для него, — кивнул на живот дочери.

Тихон теперь забыл об отдыхе. Работал с утра до ночи. Домой возвращался, когда на улице становилось совсем темно. Каждую копейку откладывал Для малыша. Но однажды простыл и решил отсидеться дома хотя бы в воскресение. Заранее попросился к Ульяне в баню, вздумал попариться с веником, квасным паром, чтоб хворь в один день из себя вышибить. С вечера Рита приготовила отцу белье. И только поставила перед Тихоном малиновый чай, как в дверь постучали. Чус, потянув носом, даже не гавкнул, поплелся под стол.

— Свои. Видать, соседи. Отвори, — попросил Риту отец. Сам сидел, кутаясь в душегрейку.

— Здравствуйте! — оглядел Риту художник Алексей. И, подойдя к хозяину, подал руку: — Я напротив вас живу.

— Знаю. Видел, — ответил Тихон, недоумевая, что пригнало к нему соседа в такое время.

— Много слышал о вас. Соседи, посоветовали поговорить с глазу на глаз.

— А что стряслось?

— Хочу в доме кое-что переделать. И вместо группки поставить камин. И русскую печь, какую вы дожили, заменить на обычную группку. Чтоб места меньше занимала. Тепло пойдет от камина. И в доме станет просторнее. Сколько это будет стоить, я заплачу.

— Я бы не против помочь соседу, но нынче захворал. К тому ж два заказа имею. Прежде тебя их получил, согласие дал. Там работы на десяток

дней. Когда сумею к тебе? Может, с кем другим договоришься? Имею знакомых печников. Могу подсказать, — предложил Тихон.

— Я подожду вас. Зачем чужих звать на нашу улицу. Я столько доброго наслышался. Да и не горит, чтоб в сей момент взяться. За это время завезу кирпич, песок, глину, все, что скажете. Как раз десяток дней уйдет, — оглянулся на Ритку и продолжил: — Давно хотел попросить о том, да то вас дома не было, то поздновато — неудобно в такое время беспокоить. Тут вижу — свет горит, заметил, что не спите. Вот и решился. Простите, если некстати, — откровенно разглядывал Ритку, та, робея, не знала, куда себя деть.

— Ты, сосед, попусту не извиняйся. Ничего худого не утворил. Садись вот лучше с нами, попей чайку, коль есть желание и время, — предложил хозяин, усмехнувшись, заметив взгляды художника на дочку.

Алешку не пришлось уговаривать. Он вскоре подсел к столу, пил чай, восторгался ароматом малины, хвалил Риткины оладьи. Разговор понемногу отошел от насущных забот — от каминов и печек к теме задушевной.

— Это верно сказывали тебе, што кажной избе тут я тепло дал. Смолоду, сызмальства тем свой хлеб зарабатывал и семью держал. Она немалой была. А вот теперь — вдвух с дочкой бедуем. День ко дню. Остальные редко навещают.

— Вы вдвоем. Уже не тоскливо и не одиноко. А я… Кругом один. Есть родня. Но мы не общаемся. Не понимаем друг друга. Они признают меня, когда я всем нужен. Стоит неприятности заглянуть в мои окна — родственники раньше всех отвернутся и забудут мое имя. Вот и теперь… Даже не здороваемся… — вздохнул Алексей.

— То уже не ново. Ты не первый. Оттого серед люда бытует, что сосед дороже и ближе родни. Это жизнью доказано.

— Рита, а вы учитесь иль работаете? — не выдержал художник.

— Ребенка ждем. Мужик ее в Чечне погиб. Контрактником нанялся, меня не спросившись. А дочка нынче — вдова! Вот родит дите, и чуть оно встанет на ноги, пошлю Ритку в институт, чтоб она не хуже старших была, при дипломе. А дитенка подмогну вырастить! Что делать, коль беда стужей в жизнь ворвалась? От ней никто не загородится и не сбежит, — смотрел, как изменилось выражение лица соседа. Любопытства не стало. Его сменило сочувствие. Горькие складки пролегли в уголках губ.

«Значит, знает цену потери. Помнит и свою утрату. Понимает горькое, что жизнь подкидывает в испытание. Вишь, какие шельмоватые глаза были. А как узнал, куда что делось? Перестал заглядывать на Ритку как на бабу. Вмиг остудило его», — подметил Тихон молча. Увидел, как дочь тихо прибирает со стола посуду, старается не встречаться взглядом с соседом, отворачивается, молчит.

— Тяжело терять. Особо самых близких нам людей. Их не забыть. Порою жить не хочется, когда память достает. Тут плохо в одиночку с нею бороться. Но надо крепиться. Хотя бы ради тех, кто скоро появится на свет. Их бы уберечь, — глянул на Ритку, та поспешила на кухню. — А знаете, Тихон, я тоже решил не сидеть без дела. И взялся рисовать нашу улицу. Картина будет называться «Окраина». В ней всякий дом своим лицом будет похож на судьбу хозяев. Непрестижная тема. Но мне — дорога.

— Я тоже каждую печку подгоняю под хозяев. Лицом и норовом. Вон Андрею камин выложил. Весь в наворотах. С башенками, часами, с баром. Он, когда нагревается, — петь начинает. А зеркало отражает игру огня-углей. И когда сидишь у того камина, кажется, что в замок попал, большой, просторный, какие у господ были раньше. Слушаю голос Огня, и душа радуется, добрую сказку оставил людям опосля себя. Да и Уля на меня не в обиде. Ее печка и печет, и лечит справно. А вот тебе и не знаю, какую дожить. Что сам себе выберешь. Ты, коль надумал, посмотри у соседей. Может, понравится у Петровича? А глядишь, та, селивановская, иль у одесситов. На этой улице чужие руки никому печей не ставили. Всюду сами управляемся. И ты приживайся. То не беда, что в прошлом твоем не все гладко было. Оно у каждого, коль копни, без синяков и шишек не обошлось. Горем всякая судьба мечена. На то мы живые люди. Случается, сбиваемся с пути. Жизнь, она как ночь. Не всякую тропу луна высветит. Больше на ощупь ходить довелось. Потому вся морда и коленки сбитые. А к старости и вовсе — душа всмятку. Больно. Тяжко, обидно и ничего не выправить, не изменить. А так хочется все заново начать, но уже с мозгами. Знаешь отчего? Оттого, что все мы только телом стареем. Душа остается прежней. И болит от ошибок. Не соглашается с ними. Но не воротишь время. Лишь иногда себя жаль становится. Зачем жил необдуманно? — вздохнул Тихон.