Эльмира Нетесова - Седая весна

— Игорь! Теперь всем тяжко. Ты посмотри на мой стаж и заработок. Разве не обидно? А с кого спросишь? Директорский оклад вслух сказать неприлично. Все равно, что выругаться. И тоже требовали, просили, говорили и все без результатов! И тоже все указывают наверх. Мол, от них надо требовать. Устали все…

— Устали не то слово. Вымотались. Это до чего доходит, что офицеры вскладчину покупают курево! До такого ни в одной стране мира не докатились военные. А нам еще надо защищать державу и рапортовать об успехах. Вытягиваться в струнку перед командованием, прикрывая пальцем латки на мундире. Иногда так хочется послать всех. Но надо доскрипеть до пенсии. Ведь столько лет жизни отдано армии. А сколько здоровья… Когда уйду на пенсию, устроюсь где-нибудь в колледже или в училище преподавателем. Будем с тобой вместе новое поколение растить. Но я своего сына не отдам в военное училище… Ни за что! Хватит в семье одного дурака!

— А может, дочь родится?

— Еще лучше. Только и в преподаватели не пущу ее.

— Почему? — удивилась Мария.

— Не хочу, чтоб жила чужими заботами, сидела на копеечной зарплате и состарилась над тетрадками. Выправлять чужие ошибки — дело неблагодарное. Самому бы их не натворить.

— Ты это о чем? — насторожилась Мария.

— Помнишь, двое моих друзей в гости к нам заходили? Так вот они оба поехали в Чечню. Конечно, не сами по себе. Но могли не лезть в пекло. Но не усидели. Попросились в Грозный. Их с радостью откомандировали. И на тебе! Валерка подорвался на растяжке.

— Он погиб? — испугалась Мария.

— На месте, сразу! И чего его понесло в тот подвал? Сын теперь сиротствовать станет. Ему двенадцать…

— Почему сиротствовать? Он с матерью?

— Нет. Жена от Валерки ушла давно. К другому. Сына оставила ему. И сказала: «Теперь поймешь, как мне с вами доставалось. Расти его, корми и одень на свою зарплату. Я больше не могу! Дурой была, когда за тебя замуж вышла. С военными не стоит связывать судьбу. Вы не годитесь в мужья и отцы…» Он отвел сына к матери. Но она у него совсем старая. Как переживет горе? Как жить станут? А ведь в Чечню он и сам попросился. Не с жиру. С отчаяния. Там платят. Вот и получил, — выдохнул тяжко. — А все жена! Она виновата! Если б не ее слова — не лез бы башкой в петлю. Теперь вот не воротишь. Ошибки дорого стоют. Не всякую исправишь. Я когда с сыном в школе поговорил, тоже хотел в Чечню попроситься. Но судьба подарила тебя. Потому жив. А ведь могло случиться, как у Валерки.

— Разве тебя могут послать в Чечню?

— А почему бы и нет, если сам попросился? Там инструкторы нужнее, чем здесь. Тем более за плечами опыт Афганистана! Они сродни чеченцам. Но я не прошусь. У меня семья, — успокоил жену, увидев, как побледнела.

— Игорь, а без просьб не имеют права отнять тебя от семьи и послать в Чечню?

— Всякое может случиться, смотря как сложится там обстановка. Но в любом случае в боях участие принимать не буду.

— А сколько тебе еще служить до пенсии?

— Два года. Ровно два года! После этого — снимаю мундир.

— Может, не пошлют тебя? — глянула с тревогой. Игорь лишь плечами пожал. Не стал врать, обнадеживать впустую. И предложил:

— Маша! Хватит переживать! А то еще до отправки десять раз Чечню переживешь. Может, минует меня. Тогда как воротишь день сегодняшний? А ведь все на ребенке отражается. Давай не будем заранее терзаться. Давай радоваться дню сегодняшнему. Ведь мы живы. Сегодня нас двое. Скоро будем втроем. Как-то выживем.

— Знаешь, Игорёшка, все время как-то выживали. Но почему всегда не было уверенности в завтрашнем дне? Почему с детства и доныне — вечный страх преследует? Мы как приговоренные к мукам. То с отцом — истерзались…

— А что с ним было? — спросил Игорь.

Десять лет дали ни за что!

— Десять лет! Ничего себе! В чем обвинили?

— Инакомыслящим посчитали. А он был обычным верующим человеком. И никогда не ходил на митинги и демонстрации, ни за кого не голосовал. И не ходил на ленинский субботник, не признавал воскресников. Жил по Божьему Завету, не нарушая Заповедей. Никого не обидел. Не выпивал, не курил. Ни с кем не скандалил. А его среди ночи из дома увели. Хотели ему шпионаж вклеить. Да не вышло. Он дальше своего города никуда не выезжал. Да и кто он был, чтоб заниматься шпионажем? Бухгалтер жилищной конторы! Смешно! Иль зарубежье стало бы интересоваться количеством туалетов, числом аварий иль зарплатой наших рабочих? Взбесило, что он никогда не голосовал и не ходил на демонстрации и субботники. О том написал негодяй с нашей улицы — в КГБ, Те взяли на заметку и поинтересовались на работе у отца, верны ли сведения? Их подтвердили. Вот тут-то и началось. Поначалу на отца устроили травлю. Дескать, почему не голосуешь никогда? На собрание его вытащили. И там его не только начальство, сантехники матом поливали. Мол, что из себя корчишь? Брезгуешь рядом с нами на демонстрацию пойти? А на субботник почему не появился? Короче, обозвали его по-всякому. Грозили уволить, выкинуть по статье. Но не нашли подходящей. Сколько проверок было, а ни одного замечания не сделали. Ни к чему не смогли придраться. И велели отцу подумать над своим поведением! Предупредили в последний раз. А он так и не пошел на демонстрацию. В другой бы раз его лишили премии. Но… он уже был под наблюдением органов. Самим под такое попадать не хотелось. И начальник жилищной конторы подтвердил, что отец наплевал на коллектив и живет по-прежнему…

Мария вздрогнула, вспомнив рассказы матери. И продолжила:

— Отца забрали в комитет госбезопасности в середине мая. А в июле был суд. Отца отправили в Воркуту долбить уголек. Он там и умер через два года. Сохранились лишь его письма. Мать так и не собрала денег на дорогу. А все хотела съездить в зону, на свиданье к отцу. Но не получалось. Даже не знаем, где его похоронили. О смерти отца сообщила администрация зоны. На том и все. Мать до конца жизни по нем плакала. И никому не простила случившегося. Будь она жива — никто из соседей не переступил бы порог дома. Она никому не верила. Она слишком любила отца. Ну, а я жила обычно, как все. Училась, дружила со всем классом. Была заводилой. Но к себе в дом, пока жила мать, никого не приводила. Она не верила даже врачам. Я никак не могла убедить ее ни в чем. Она обижалась на меня, что не живу, как отец. Ругала, будто я предала его память. Так длилось много лет. Я понимала и уважала чувства матери к отцу. Но повторить его судьбу — не хотела. Она сама не понимала, что не замки на доме не впустят горе, а только Бог! Мать обижалась на людей, на соседей. Но ведь испытание каждому дается тоже от Господа. Но не все его достойно переносят. Мне кажется, что отец умер тихо, никого не прокляв и не обругав. Без обид ушел, простив живым все их ошибки. Он выстрадал слишком много. Один — за всю семью. Неужели еще нам с тобой надо пройти через испытанья? Иль не хватило их?