Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь

— Последнюю ходку тянул под Мурманском. В номерной зоне. На особняк влетел. Там чахотку схлопотал. Теперь оклемался. Ну, а судился пять раз. На дальняках был — на Колыме, в Сибири, Воркуте, первая — в Челябинске. Тогда на червонец сунули. Потом не ниже четвертных. Сидел не больше червонца — всего! Остальные — фартовал. В гастролях мотался. Вместе с кентами. Один откинулся по стари. А со Змеем — до конца кентовался.

— Чего ж не возник к нему? — встрял Глыба.

— Кому я сдался нынче? Расклеился. Таких в нашей малине дышать не оставляли. Ожмурили б. На холяву не держат. А мне на что сдыхать под пером кентов? Одыбаться хотел. А уж потом прихилять.

— Жевалки целы? — спросил Мишка.

— На месте! Не все, понятно! Но требухой не маюсь! Было бы что хавать!

— В деле давно не был? — спросила Задрыга.

— Четыре зимы. Я тут долго канителил. Выхаживался, как падла. Чуть не откинулся много раз. Теперь прочно на катушках держусь…

— Чем промышлял? За кого в малине держали? — интересовался Шакал.

— Медвежатник я! И кликуха у меня последняя — Фомка. Я ее родимую и во сне не выпускаю из клешни.

— На чем подзалетел в последний раз? Где попутали?

— В Киеве. На сейфе! Я его колонул, как по маслу. Змею отдать успел. А когда линяли, не прикрыл стремач — падла! Лягавый влепил «маслину» в ходулю. Я и шваркнулся. Смываться больше не мог.

— Грев присылали в зону?

— Подбрасывали. Да своих — фартовых — в зоне было мало. Барак не клевый. Стопоряги. Шмонали часто.

— Что ж себя не отстоял?

— Я не мокрушник! Мое — фомка.

— Годишься! — прервал пахан вопросы и, указав новому кенту на своих, добавил коротко:

— Кентуйся…

Второй фартовый подошел тихо, совсем неслышно. Стал напротив. Смотрел на Шакала желтыми, немигающими глазами. Ждал вопросов.

— Кто будешь? Ботай сам! — предложил ему Шакал.

— Амба — моя кликуха!

— Вот это ферт! За что такое схлопотал? — удивились все.

— Я с Уссурийска. На тигров ходил.

— Каких? — не поняла Задрыга.

— На настоящих. А тигров в наших местах зовут — амба! Я на них с отцом и дедом ходил смалу. Потом — сам. Сгребли за браконьерство! В зоне корефанил с ворами. Вышел на волю, на другую охоту… С малиной.

— Мокрушник, что ли?

— Так и есть! Расписывал лягавых и сучню. Вахтеров и охрану — под корень потрошил.

— А как засыпался?

— На шмаре. Бухнули малость. Я и пролямзил, когда лягавые возникли. На меня сеть накинули, как. на зверя, подойти струхнули. И с бабы содрали! За самую задницу! вздохнул тяжко.

— Сколько в ходках был?

— Один раз. Меня к вышке приговорили. И повезли на Украину. В Донецк. Я ночью по дороге слинял. Сюда попал подстреленным. Клешню просадила погоня. А за год следствия в тюряге — язва открылась. Я ее не враз почуял. Перед отправкой, когда меня лесные корефаны взяли, я уже откидывался.

— А погоня?

— Мне ж не ходули, клешню подбили. Хорош бы я был, если бы от ментов не слинял? Что ж за охотник? К своим не смог, потому что скрутило требуху. Тут меня выходили.

— В какой малине канал?

— У Цыгана.

— Собираешься к нему?

— Кенты ботали, попух пахан вместе с кентами. Теперь на Диксоне. Двое остались. Но с ними мне не по кайфу. Плесень дохлая! Не фартит мне их харчить. Самому надо было оклематься. Хотел к какой-нибудь другой малине приклеиться, да все не то было.

— А кроме мокроты, что умеешь?

— Все! Как и кенты! Я ж в законе Дышу! А только за мокроту туда не берут.

— С кентами своей малины часто махался?

— Я не махаюсь! Я мокрю! Трамбовать не уважаю. Это мне западло.

— Бухаешь?

— Как все так и я! Но кентель не сеял. Забулдыгой не считали.

— Годишься. Отваливай к кентам, — указал Шакал.

Третий стоял возле печки молча. Черный, худой, как тень, смотрел на кентов исподлобья. Словно примеряя себя к каждому. Думал.

Он не сразу вышел из своего угла, будто не решился до конца, стоит ли ему вступать в разговор с малиной Шакала.

— Ну, а ты чего, как целка, жмешься, тыришься по углам? Иль не подходим мы тебе? Не хевра? Иль цену себе набиваешь?

— Не грех и подумать, пахан. У тебя в последнее время много кентов полегло. В одном деле всю малину просрал! Мне такое не по кайфу было слышать, — переступил с ноги на ногу.

— А ты в белых перчатках на дело ходишь? Иль под охраной? Все рискуем! И жизнями, и тыквами! Случается, иные до стари дышат, другие — откидываются. Это от фортуны! Кого чем погладит — не угадать никому! — вздохнул Шакал. Задрыгу слова третьего задели за живое. Решила отомстить и подала голос:

— Видать, слабак в яйцах. Не фартовый — мудило! Такому в барухах гнить! Он в деле, видать, никогда не был! Фарт не нюхал и наваров не имел! Вон как прикипелся в углу! Как баба, какая всегда плывет…

Мужик при этих словах вмиг наружу выскочил. Весь перекошенный от злости:

— Ты это про меня трандишь, мандавошка лысая?! — вскипел мужик, уставившись на Капку горящими яростью глазами. Бледное, обросшее щетиной лицо взялось багровыми пятнами

— Захлопнись, гнида! — подскочила к нему Задрыга и только хотела садануть мужика в солнышко, Шакал успел перехватит! Капку, отдернул. Успокоил обоих:

— Обнюхайтесь! Ведь вы — кенты! Чего взъелись, как фраера? А ну всем заглохнуть! Я ботаю!

Пахан начал разговор совсем в другом тоне, словно на ощупь, бережно искал нить к сердцу фартового:

— Долго в ходке был?

— Червонец оттянул на Камчатке.

— А в законе сколько дышишь?

— Третий червонец разменял.

- Кто паханил тобой?

- Сам пахан!

Вот как? А почему не в малине?

Пока на дальняке был, все к другим приклеились. Ни одного кента не осталось. Иные в ходках. Двоих ожмурили мусора, когда меня достать хотели из тюряги.

- Кайфовый пахан долго не канает без кентов. Почему твои к тебе не вернулись?

Не все секут, где я. Всего двое. Они в откол смылись давно. Остальных шмонать сил не было. Всего изувечили в зоне. За отказ от «пахоты». Меня хотели в расход пустить. Вывели за зону. А там — волки. Охрана меня бросила, сама — ходу. Но звери умней оказались. Притормозили охранку. На меня не позарились. Да и то верно. От голодухи — одни мослы торчали. Обнюхали меня, обоссали всего и смылись в тундру. Л я на судно пробрался и смылся в Питер. Оттуда — в Вильнюс хотел, где фартовал. Да проспал свою остановку. Возвращаться обратно было не на что. Вылез на полустанке. Забытая всеми деревня в лесу затерялась. Никто в ней от меня не шарахался, не пугался. Познакомился с местными мужиками. Не стал темнуху лепить. Враз вякнул, кто я есть. Они не дрогнули. Ботнули, что не пропаду, не один такой в этих местах маюсь. И посоветовали слинять к лесным братьям. Свели нас. Меня расспросили про нее. Взяли с собой до поры. Сказав, что случается, у них в чаще тырятся законники. Из лесных — в малины берут. А уж своего и подавно сгребут за милую душу.