Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь

Капка, испугавшись приступа, плакала в три ручья, корила себя за все, что увидела у Сивуча, Боялась, что перекормила его и ускорила смерть.

— Сивуч, не сваливай на погост, зараза! Я ж к тебе теперь я

часто возникать буду! Ну, плюнь в шары, если стемню! Без будды, всякий месяц! Клянусь волей! Только пропердись! — просила Задрыга, стоя перед постелью старика на коленях.

Тот не открывал глаза.

— Ну, вломи мне по мурлу, как раньше! Я не загоношусь и не слиняю. Только ты от нас не сматывайся, старый козел! Неужель ты не отматеришь меня, не просифонишь мозги до самой жопы? Ну, одыбайся, гнида моя сушеная! — выла Задрыга от жалости к старику и от стыда за себя.

— Ну, падла я недорезанная, виновата по горлянку! Прости меня! Открой шары! Покажи, что дышишь й не откинулся! — размазывала Капка слезы по щекам, делала массаж сердца Сивучу. И звала, звала…

Задрыга уже начала терять надежду на то, что Сивуч жив. Но тут Король спохватился. Поднял легкое перо — возле подушки лежало, поднес к носу старика. Перо шевелилось от дыхания. Оно было слабым, но уже появилось. И Капка усердно взялась растирать грудь старика.

Когда Сивуч пришел в себя, признался, что такой приступ уже не первый. Только тогда ему никто не помогал выкарабкаться из беды.

Капка, дрожа от страха, села поближе к камину, не спуская глаз со старика. Король расположился у ног Задрыги на медвежьей шкуре.

Капка перебирала его кудри, медвежатник замирал от счастья.

— Вишь, Задрыжка, как оно сложилось? Вышло, будто я учил тебя для этой своей лихой минуты. А ведь все могло быть иначе в моей судьбе! — закашлялся Сивуч.

— А что могло быть иначе?

— Все! Совсем другим! Но судьба сыграла по-своему! И втоптала в грязь, сняв, как птицу за крыло. С неба — в пропасть. Сколько хотел из нее вырваться, уйти, улететь. Но не довелось, не повезло! — сетовал Сивуч.

— А что помешало? — любопытствовала Задрыга.

— Моя глупая гордость! Она все разбила! И я был наказан за все с лихвой! Так-то вот, Капля! Не все можно исправить и вернуть. Но слишком поздно мы это познаем. Обычно под занавес. Когда жизнь уже кончена и изгажена вконец. А в судьбе не то тепла, пепла не осталось. Память ворошить о прожитом, и то страшно. Жизнь была или ее придумали с похмелья? Знай я о таком заранее, лучше бы удавился, пока были силы.

Задрыга опустила голову, думая, что Сивуч говорит о недавнем, заодно упрекая ее забывчивость. -

— Я ни на кого не сетую, Капушка! Никого не виню! Я совсем о Другом. Я сам во всем виноват!

— О чем ты? Сивуч? Чего так жаль нынче? — посочувствовав, спросила Задрыга.

— Любви своей жаль! Единственной! Больше ничего не жаль оставить на земле. А ее потерял!

— У тебя была любовь?! — рассмеялась Задрыга.

— Была ли? Она и теперь со мной! В сердце песней жила. Звенела, звонче любых монет. Светила ярче всяких огней! Она заставила научиться многому! С нею я был счастлив! Целиком! А вот теперь… Моя любовь стоит надо мной в саване. То ли смеется, то ли плачет? Седая и старая, так похожая на смерть, — вздохнул Сивуч. Умолк. И вдруг спросил:

— Кто этот человек, какого ты привела?

— Король! Кент из нашей малины!

— Вы давно фартуете вместе?

— Недавно.

— Ты кто есть — Король? — спросил Сивуч.

— Медвежатник.

— Кто тебе — Задрыга?

Король стушевался, покраснел. Не знал, что ответить.

— Только не темни! Без булды трехни! Не как фартовый! Как мужик! — настаивал Сивуч.

— Я люблю ее, — сказал негромко Король.

— Я это понял еще когда вы вошли. По голосу твоему, — хохотнул старик и продолжил тут же.

— Не удивляйтесь. У влюбленных голоса особые. Их враз, издалека слышна. А стариков — видавших все — не нашлешь на махорке. Я — враз допер. У всех в судьбе — своя любовь. Одинаковой — не случается. Чужую, как рубаху, никто не прикинет на свои плечи. Любовь — смолоду до стари — крыльями за спиной дышит. Пусть они у вас будут сильными! — удивил Задрыгу Сивуч, учивший ее все годы остерегаться любви.

— Никого она не минет! Это верняк! Я-то думал, с Гильзой у тебя флирт завяжется!

— Нету Мишки, Сивуч! Ожмурила я его! Западло он стал! — рассказала Капка о Паленом.

Сивуч слушал, широко открыв слепые глаза. Из них горохом катались слезы.

— Эх, Задрыга! Всякий кентеныш для меня, ровно, моим кровным тут дышал. В каждого — себя вложил по капле. И душу, и сердце. Будто самою себя заново та свет пускал. Готовил в» всему. И помнил… А ты… Эх, стерва! Что отмочила! Зараза. Оттыздить бы тебя, да сил нет. Как же клешня поганая твоя на Мишку легла?!

— Ссучился! Предал! На разборке ему еще хреновей бы досталось!

— Тут не он, Лангуст — паскуда! Пидер — не пахан! — возмутился Сивуч. И внезапно все трое услышали стук в окно.

— Кого это принесло на ночь глядя? — удивился хозяин. И велев Капке с Королем смыться наверх, сам пошел к двери, разузнать, кто заявился?

— Лангуст? А что тебе из-под меня надо? — услышали Задрыга и Король удивленный вопрос Сивуча.

— По слову маэстро возник! Пусти! — донеслось снаружи. Старик открыл.

Король и Капка переглянулись.

Старик впустил Лангуста. В гостиную не приглашал. Загородил собою вход в комнаты. Ждал слова маэстро.

— Не мори на пороге. Я к тебе до самого погоста своего прихилял. «Зелень» велено готовить. И тебя держать кайфово! Допер, плесень?

— Не сдышимся с тобой! — не согласился Сивуч.

— С хрена ли эдак?

— За Гильзу! Падла ты — не законник!

— Вывели меня из закона! Из паханов — тоже! Дважды за одно — не трамбуют, Сивуч! Накладно мне еще и от тебя слышать звон! Не сам возник. Велели!

Сивуч молча отошел от двери, давая возможность Лангусту войти. Тот не спешил:

— Я свои майданы приволоку со двора! — вышел за дверь. И притащив кучу чемоданов, разделся, прошел в гостиную. Увидел накрытый стол:

— Кучеряво дышишь! А мне вякали, что вовсе схирел, без грева канаешь! А тут, гляжу, фартовые не бортанули. Дают кислород! Где ж твои гости? — спросил Сивуча.

— Здесь! — успели спуститься вниз Задрыга и Король.

— Я слышал ваше бренчанье со двора. Видел вас обоих! Ну, что ж! Фортуне было угодно свести нас здесь! — встал Лангуст. И добавил:

— Разрешат ли мне фартовые трехнуть?

— Ботай! — опередил Капку медвежатник.

— Не пахан я нынче! Выбили меня из пределов на разборке у Медведя. Сюда — до гроба! А предел — Шакалу отдали под условие. Чтоб ни один из фартовых не загнулся. Если хоть кто-нибудь ожмурится, маэстро вякал, Шакалу сам открутит кентель! Так-то.

Задрыга стояла закусив губы. Едва сдерживалась.

— Тебе, кентуха, маэстро малину даст через год. Свою, чтоб паханила и фартовала «на большой». Сама! Чтоб кучерявые навары давала маэстро. А кентов — я тебе лепить буду. Из тех — что нынче канают в штольнях в моем бывшем пределе. Так давай занычь «перо», какое в руке тыришь и на меня дрочишь. Я покуда нужен. Секи!