Эльмира Нетесова - Заказанная расправа

Ззчки в насмешках оказались беспощадны. Их колкости дошли до слуха охранниц, и те озверели. Сами по себе иль по подсказке начальника… Стоило Веронике замедлить шаг, получала она пинки, удары прикладами по плечам, животу, спине.

— Господи! Забери нас к себе! — просила баба, подняв голову к небу.

— Чего каежишься? А ну, вскакивай, блядешка! Вали шустро в барак! Нече здесь выламываться, — получив удар в ухо и отлетев шагов на пять, она хваталась за стонущий живот.

Вероника надеялась, что ребенок не выдержит побоев, лишений, умрет в утробе, не успев увидеть белый свет. Да и чему удивляться, тут и взрослый не выдержит. Но… Ребенок держался цепко, и живот бабы вздувался все больше.

Начальник охраны, несколько раз увидев изменившуюся, раздувшуюся во все стороны Веронику, все понял и, опасаясь неприятных последствий для себя, поспешил перевести ее на работу в другую зону.

Рождение ребенка в женской зоне в те времена было настоящим горем. Не приведись узнают, от кого он зачат, несчастным будет его отец. Не миновать ему срока — долгого и мучительного. Ведь и судили таких по политической статье, как вступивших в грязную связь с преступницей и тем опозоривших честь советского офицера. За это давали на всю катушку — двадцать пять лет. А потому старались те офицеры избавиться от компромата, убивали забеременевших. Или посылали на такие работы, где не то что баба ребенка — медведица медвежонка скинула бы. Так было и с Вероникой.

Сами бабы в бригаде не давали ей передохнуть. Заставляли выволакивать из барака «параши», носить воду в бачках. Она бралась охотно — не хотела иметь ребенка, да еще от старого ублюдка. Всячески пыталась избавиться от него. Но тот держался за жизнь зубами.

Веронику били охранницы. Загоняли в угол. Молотили кулаками по животу. Бесполезно…

— Ну, баба, либо дурака, либо богатыря на свет произведешь, — говорили зэчки. И Вероника выла не своим голосом:

— Не хочу! Оставлю в зоне! Не возьму! Видеть не могу!

Родила она сына. В положенный срок. Не богатыря и не дурака, не урода, совсем обычного. Как две капли воды похожего на отца.

Начальник зоны, едва взглянув, сразу понял, кто отец малыша, и сообщил выше. Вскоре Вероника узнала, что начальник охраны — отец ее ребенка, скончался от инсульта.

Сама баба долго не хотела видеть, кормить сына. Но его принесли ей, не спросясь. Маленький беспомощный человечек кричал, надрывался. Хотел есть. И Вероника не выдержала, взяла на руки, назвала Афанасием в честь своего деда. Она и не знала, что беременность и роды в таких условиях не пройдут бесследно. И ее с диагнозом «сахарный диабет» отпустят домой, за невозможностью использовать в труде…

Забирать Веронику приехал отец. Он-то и увез Афоню к себе в деревню, чтобы дочь скорее успокоилась, забыла все случившееся.

Афоня рос хилым, бледным, тихим. Он почти не видел мать и сколько себя помнил, возле него были бабка с дедом..

Уж так случилось, что деревенские мальчишки, узнав от старших, откуда взялся Афанасий, нещадно дразнили мальчугана, а когда ловили, устраивали ему «темную». Потому на улицу он не ходил. Дружил с девчонками. Они жалели и понимали пацана.

Он очень рано научился читать, полюбил книги, лучше других учился в школе. Рос без проблем и радостей. Мать избегала его. Никто в собственной семье ни разу не назвал Афанасия родным. Всем детям отмечали дни рожденья, дарили подарки. Он же об этом и не мечтал. Никто никогда не поинтересовался, кем он хочет стать, когда вырастет. И, самое странное, ему запрещалось в присутствии посторонних называть матерью родную мать. Сама Вероника и даже дед с бабкой убеждали всех, что Афанасий не родной, а усыновленный маленьким еще на Колыме. Якобы мальчишку родила подруга Вероники и умерла, а перед смертью успела попросить забрать ее сына к себе и вырастить, как своего, что та и сделала.

Вероника жила в городе. Афанасий редко бывал у матери. После смерти Сталина той удалось восстановиться на работе, в институте. Она уже работала врачом. Но личную жизнь так и не смогла устроить. Бабье счастье проходило мимо…

— Вот черт! Ну почему так? Моя медсестра семейной стала. В третий раз! Ее с двумя детьми взяли. Приличный человек. А я, как проклятая! Никто даже не оглядывается. Почему? — вырвалось как-то у нее при Афоне.

— Сердца у тебя нет! Ты посмотри на себя! Сплошная маска! Вся льдом заросла! Снаружи и внутри. На таких не женятся! — впервые осмелел мальчишка.

Вероника удивленно глянула на сына, сказала сухо:

— Тебе ли голос подавать? Молчал бы! Кто тебя ждал и радовался, кому ты нужен? Ходишь тут колымской бедой! Люди погибали там! А ты назло всему и всем — выжил и родился. Только не пойму — зачем? Всю жизнь изувечил — мне и себе.

— Я не просил тебя рожать меня! И не меньше тебя, жалею о своем рождении. Знаю, что не нужен никому. Дай чуть подрасти, закончить школу. Уйду раз и навсегда. Ни за что не вернусь! Сам знаю — лишний здесь! А легко ли жить, чувствуя себя обузой? Вон у других людей дети радостью считаются. Не по одному, по двое-трое. И никто теплом не обделен. Там даже кошек и собак любят больше, чем здесь меня! Кормят без попреков, гладят, на руки берут. Мне такое и не снилось, — задергался подбородок у Афони.

— Чего вы тут ругаетесь? — вошла бабка. Узнав, в чем дело, упрекнула: — Ласкают любимых, долгожданных. А ты откуда взялся? Вцепился клещом, выжил. Скажи спасибо, что с Колымы забрали. Так и жил бы в зоне до сей поры. Мать и не хотела забирать. Да дед, старый дуралей, сжалился на свою шею.

Афоня хотел уйти тут же. Но его остановил дед. Узнав, в чем дело, задал жару бабке с дочкой. Обозвал, пригрозил обеим. Веронике посоветовал подольше не приезжать.

Афанасий, едва закончив школу, ушел в военное училище. Изредка звонил деду. Никогда не спрашивал у него о матери и бабке. Когда закончил училище и получил направление на службу, дед попросил его зайти в гости, увидеться перед отъездом, и Афоня согласился.

Мать тоже приехала. Глянула на сына, словно впервые:

— А ты совсем большой! Взрослым стал!

— Я и был таким! Детства не было. С утробы поседел. Всех матери вынашивали. И только меня — чужая!

— Не стоит ругаться перед расставаньем. Оно может затянуться на много лет. А то и навсегда. Присядь рядом, давай поговорим напоследок, — предложила Вероника тихо.

— Да, я никогда не любила тебя. Из-за того, кто стал твоим отцом. Я не могла смириться и заставить себя. Но за это я наказана самой судьбой. Возненавидев, я оставила тебя круглым сиротой и сама прожила все годы в одиночестве. Я не хотела вспоминать, что в тебе течет и моя кровь. За это мне еще предстоит ответить. Но я. хочу попросить прощения за все.

Я была жестоко несправедлива к тебе. И наказала себя хуже всех, искусственно лишившись самой светлой радости — материнства. Вновь его мне уж не испытать, потому что не дорожила этим, первым. Никогда, видно, не познаю и любви настоящей. Считай, вся жизнь впустую.