Эльмира Нетесова - Заказанная расправа

— Все они такие! — закивали мужики дружно, и участковый, вспомнив свою жену, невольно согласился.

— За неполный год эта мелкая макака сумела выдавить из нас с отцом столько, что мы ахнули. Если б я каждую неделю менял бы баб, это вышло бы дешевле. На ее лакомства, сладости, на украшенья и тряпки, на кремы, лаки и помады, на сигареты и духи ушла половина выручки от мандаринов. А ей все еще хотелось. Но не меня! Она слишком любила деньги. Когда их видела, у нее руки горели. А в глазах появлялась змеиная улыбка…

— Так она кто? Змея иль обезьяна? — не выдержал Федот.

— Помесь этих двух гадов. Лохматая и волосатая, как мартышка, жадная до побрякушек и сладостей. И в то же время — зелено-желтая кожа, холодная, злая, как у змеи, душа. Она никого не сумеет полюбить, кроме самой себя. Ну, как бы там ни было, я от нее отделался, выкинув из дома, из души и памяти. Решил, что больше никогда не женюсь.

На побережье и не показывался. Боялся. На женщин даже не оглядывался целый год. Меня бесил их вид. Но прошла зима. А весною я снова услышал девичий смех. И оглянулся…

Эта была хороша! Как спелый персик на ветке. Она смеялась звонче горного ручья. Я целых три месяца пел песни под ее балконом. Все, как есть, про любовь. Она не торопилась услышать. Но я добился своего. И Гюльнара открыла мне. Отец предупреждал — не спеши, подумай, сынок. Но весна ударила в голову. И я увез её в горы, к себе в деревню. Три месяца, как в раю, жили. А на четвертом застал ее с чабаном, который пас нашу отару.

— Все они суки! Все, как одна, курвицы! — загудели мужики. И участковый вздохнул сочувственно.

— Обидно было еще и потому, что чабан тот много старше ее. Кроме жалкой избенки в распадке и облезлого пса, ничего не имел за душой. Я ж Гюльнару бриллиантами осыпал, как небо звездами. А за что?

— Ты даже морду ей не расквасил?

— Не отобрал подарки?

— Прогнал ее и чабана. Сказал обоим, если еще раз увижу на пути, пристрелю, как собак! Бить женщину у пас не положено. А чабан не виноват. Она сама пришла к нему, — вздохнув, сознался Рахит.

— Ну и не повезло тебе!

— А кому с ними сладко? Бабы все такие. С виду — малина! А на зуб взял — живая хина! Оно хочь татарки, иль наши. Одной транды дочки. Мы своим время от времени морду побить можем, а там и это нельзя. Как же жить мужику? Захлебнуться иль порваться от злости? Да я ежели своей в лоб давать перестану, она вовсе оборзеет, — признал низкорослый Артем.

— Послушай, как же ты еще на двоих накололся после стольких горестей? — спросили мужики совсем прокисшего Рахита.

— Да будет тебе убиваться. Мы вон тоже со своими мучаемся. Думаешь, все сладко идет? Хрен там! Порою, кажется, сгреб бы за все юбки в одну горсть и забросил бы подальше от дома. Чтоб глаза век не видели этих баб! — добавил Артем, приправив свои слова забористым матом.

— Не все они такие! — не согласился Вася.

— Ну твою никто не трогает! Царствие ей небесное, земля пухом! Но ты вокруг оглянись. Дышать порою нечем нашему брату — мужику! А все из-за бабья! — горячились переселенцы.

Семен Степанович Костин и не приметил, как вокруг них собралось все мужское население Березняков. Одни курили молча, другие просто отдыхали, третьи переговаривались вполголоса.

— Слышь, Рахит, как же ты в третий раз насмелился жениться после той сучонки? — не отставал Артем.

— Во чудак! Ну я ж мужик! Хочешь того или нет, любую болячку время лечит. И я через три месяца оживать стал. А вокруг, куда ни глянь, сплошные женщины, девушки! Снова стал замечать озорные глаза, лукавые улыбки, тонкие талии, высокие груди и задницы — сытые, подвижные. Наши бабы умеют ходить особо. У них задницы волчком крутятся. Хочешь того иль нет, руки сами тянутся ухватить за ягодицу.

Вот и ухватил одну. Она оглянулась, обругала и побежала прочь поскорее. Я за нею. Ну, думаю, коль обругала и смывается, не избалованная. Эта таскаться не будет. Она в дом нырнула в подъезд. Я за нею. Но не успел. Дверь перед самым носом захлопнули. Сколько времени ждал, уж и не знаю. Но своего, как всегда, добился. Не впустили в двери, влез через окно. Фатима не устояла. Ну уж очень красивая баба! Особо ее задница!

Вдовствовала она уже второй год. Муж — геолог, в горах погиб. Она с дочкой осталась. Я и на это не посмотрел. Ребенок не помеха. Поначалу ходил к ней ночами. А потом не стал прятаться. Открыто приезжал. Отец мой, конечно, запрещал жениться на вдове, да еще с ребенком. Он родного внука ждал. Я обещал ему, что с этим не промедлю. Отец ругал: «Совсем баран! Зачем тебе чужие, когда своих можешь иметь целую улицу! Я тоже по молодости знал женщин! Всяких! Но женился на одной! У тебя — уже третья! Неужели с каждой овцой надо расписываться? Дурак! Женщина должна любить в тебе мужчину, а не роспись! Понял?»

Но дело было сделано. И я сказал отцу, что счастлив с Фатимой. А через полгода… Легли мы с нею в постель, она и говорит: «Знаешь, мой покойный муж в любви понимал больше, чем ты. У него были сильные ноги и очень крепкое начало. Он мог до утра любить без отдыха. Ты слабей его!» Вот тогда я почувствовал себя впервые настоящим бараном. Беспомощным и глупым. Мое мужское начало вконец отказалось воспринимать Фатиму. Я понял, что никогда не смогу любить ее. Встал я из постели и ушел от нее навсегда… И теперь знаю, если баба имеет сравненье — жениться на ней не стоит.

— Избалованные бабы у вас на юге. Наши, коль остались разведенками или вдовыми, уже любому мужику рады! Но только у нас на таких не женятся. Разве на ночь кто-нибудь забредет. Да и то втихаря. Чтобы соседи не видели.

— Ой, Петро, да не свисти! Средь наших дур не меньше! И также вот бывшая моя! Я ее взял враз после развода. Все жаловалась на мужика, что пил и бил, бездельничал. Я и пожалел на свою голову. Домой привел. Она ж, сука, до обеда спала! Готовить не умела. Едва встанет, враз за сигареты и кофе. Так-то до вечера дурака проваляет и спать. Сама на молоке жила. А я с маманей хоть задавись. Сам стирал, убирал и готовил. Ну, что скажешь, разве не за дело первый мужик ее бил? И мое терпение закончилось. Расскочились с нею! И я себя снова человеком почувствовал. Сколько времени прошло, покуда жену себе нашел! Со всех сторон два года к ней присматривался. Восемь лет прожили. Хотя иногда нет-нет, да и надаю по морде. Не без дела! Заслуживает дрянь.

— Оно все бабы так. Им мордобой, как кобыле овес нужен. Не дашь по зубам — толку не будет.

— Послушай, Артем, о чем ты тут болтаешь? Кто из нас отважится ударить женщину? — словно проснулся Рахит.

— Да хоть бы я!

— Все!

— А как их не тыздить?

— Любой свою бабу колотит. Как иначе? — согласился Федот и добавил:

— Кобыла сколь нужнее и дороже бабы, а и то вожжами и кнутом секем бока.

— Ну нет! Я такого не понимаю. Если избил женщину, как потом с нею в постель лечь? Чего ждать от нее? Это надо быть скотом! — отвернулся Рахит. И поселенцы загалдели: