Эльмира Нетесова - Макарыч

— Черный бабы — услада мужику. Што ты в нашем деле смыслишь? — оборвал лесник жену. И, обратившись к Кольке, ногой топнул: — Усватаю! Штоб мине хвост на лбе вырос, ежели твоей не станить. Не таких сблазнял, — похвалился Макарыч неосторожно.

— От, отец, срамное городишь. Устыдись.

— Кады в гроб ляжу, — отмахнулся лесник.

— Да ладно. Что о ней говорить! — перебил Колька.

— А ништо. Нынче отдохни, взавтре пойдем.

Лесник чуть свет встал. Гостинцев для Зойки в рюкзак напихал. Все приготовил в дорогу. Только тогда Кольку взбудил. Марья спала, когда они уходили.

— Хмуритца небушко. Ишь, тайга зяблая. Слякоть зачнетца. Туман невпрогляд. Плохо. Ягода кислая уродитца. Дерев много сгинит. А вот гри б ов полно народитца.

— Сами ждем, когда развиднеет. Работать мочи нет . Одежда глиной к спинам льнет. Едва сменишь — снова вымок.

— Год рыбный будит. Вода теплая. Не гляди, чт о речки взбукли. Охолонут ко времени. Усмиритца.

— У нас опять лодку унесло, — пожаловался парень.

— Што в ей было?

— Спецовка, сапоги, куртки, брюки.

— Как жа ноне без их? Голышом-то несподручно в тайге. Комарье живьем сожреть.

— Просить надо в конторе.

— Дадуть?

— Может, и дадут. Но когда? Теперь за это строго спросят. Время военное.

— Да, — задумался лесник.

Они одолевали последний распадок, который кто-то из шутников назвал Мачехой. Темный, что нутро дьявола, он отнял жизни у многих людей. Сыростью борец-траву ядовитую откормил. Синие цветы его в сумраке не различить. Заснешь под ними сном тяжелым — пробуждения не жди. Всю душу отравит. В болотине Мачехи змеи-медянки муравьями кишат. Говорили люди, будто сюда все нечистые силы на советы свои собираются. Боялись этого распадка. Малых детей им стращали. В пургу здесь не останавливались. Знали — погибель настигнет. Заживо заметет. Заморозит. Много крови Мачеха выпила. Скелеты человечьи тут не вновь. И хотя в последнее время стала сдавать Мачеха, но нет-нет да и проявит норов. На уступе землю из-под ног вырвет, внизу под сорвавшегося обломанную пихту подставит. И, за- слыша стон, разносит его окрест: «Слушайте, это Мачеха!» Снова крови испила. И хохотала над умирающим кровавыми мордами елей, оскалясь черными буреломами. Смех ее в трясине булькал. И не давала душе отходящего воздушку чистого, неба ясного. В глаза его могилой глядела и холодом. Недаром перед тем, как войти в ущелье, люди молитвы читали, просили Бога спасти и сохранить…

Макарыч тоже так делал завсегда. И Мачеху не любил. Часто на ее голову антонов огонь просил. Спалить обещался. За то ущелье отплатить ему вздумало. Решило показать леснику свой характер.

И едва Макарыч на тропку осклизлую ступил, всего несколько шагов сделал, как в глазах потемнело. Вниз полетел гнилушкой. А на него глина поползла. С камнями. Не встать Макарычу. Вон какие глыбы земли сыпались. Крикнуть не успел.

«А-х-х ты, стерво! Оползень напустила! Мать твоя — сука бешеная!» — молча ругался Макарыч.

И Кольку вспомнил. Тот впереди шел. Хотел встать. Не тут-то было. Глина сплошной стеной задавила. Дыхание занялось. «Конец», — мелькнуло в голове. Ноги, руки обмякли…

— Отец! — услышал, как во сне, Колькин голос. Ответить не смог. Да, может, и голоса не было. Одни привиденья. Может, перед смертушкой и выкинула судьбина фортель. Из ничего Колькин голос выродила. Ох, как брюху тяжко! Обручи, что ль. на нем напялены? И не пошевельнуться. У-у-у-у! — отвалился пласт. И сразу наступила ночь.

Колька весь взмок. Под оползнем легко ли найти Макарыча? Руки в кровь изодрал. Лишь потом палку выломил. С ней сподручней искать. Когда вытащил лесника, жутко сделалось. Лицо синее, как у задушенного. Рот перекошен в страшной усмешке.

Колька тормошил его, отхаживал, уже теряя веру в успех. Выбившись из сил, перекуривал, а потом снова вскакивал. Лесник очнулся внезапно. Скривился от боли. Ругнулся солоно. Парень дал ему закурить.

— Пошли домой, — предложил парень.

Ему не хотелось видеть Зойку. Что-то сгорело внутри. Охладел к ней. Ведь вот чуть Макарыча не потерял из-за нее.

— Пожди, очухаюсь, — ответил лесник и попытался сесть. Колька помог. — Нынче, коль воротимси, второе мое рожденье справим. Кабы не ты — все, — горько усмехнулся лесник: — Ты, сынок, Марье не сказывай. Баба она пужливая. Опосля на обход не пустить. Слезами изойдет. Ее пожалей. Мы, таво, молчаком обмоим ето дело.

В зимовье они пришли под утро. Марья не спала. Что-то, предчувствуя, тревожилась. Увидев мужа, поняла — не зря сердце ныло. Как тот ни увиливал, пришлось сознаться.

— Просила вас. Нет, пошли. Что с ней случится? Поди, забыла, как звать нас. Нешто Коленька на первой встречной жениться должен? Успеет еще хомут на шею натянуть.

— Она тут не виноватая, — слабо возразил Макарыч.

— Сама судьба тебе к ей ходить не велела.

— Мы не той дорогой пошли. Хотели скорее, вступился Колька.

— Помереть спешили, — оборвала Марья.

К вечеру Макарыч совсем ожил. Хватил спирту, по избе петухом заходил. Даже на Марью ногой топнул, когда та в постель его уложить хотела. С Колькой полез бороться. Вроде и впрямь заново родился.

— Опосля доброй чарки ишо с полсотню годов жить можно. Бываит жа и на старуху проруха. Рано мине, знать, саван шить, — смеялся лесник.

— Уймись, черт старой, — усмиряла его жена.

— Хто старой, ах квашня перегорклая, наседка шшипаная, телега скрипучая, штоб те язык в брюхо сбег! Чево ты мине поганишь? Какой я старой? — коршуном налетел лесник. Задиристо выставил вперед мослатую, как у старого коня, ногу.

— А чевой-то ты от девки отступилси?

— Ну ее.

Марья к Кольке подскочила. Заплакала на радости.

— Светлая головушка твоя. Ладно удумал. Не то б увезла тебя она на свой Кавказ. Так ба и не свиделись. Да и срамно с ей в церкву под венец идить. Она ж что картоха горелая. Разе то баба, что в карман посадить можно. Ни себя, ни мужика обиходеть не сумеет.

Макарыч от этих слов в покат смеялся.

— От баба, ангела на дурное сговорить!

— Чего ж я плохого сказала? Ты и сам видишь, не пара она нашему.

— Будя юлить.

Колька насупился. В себе разбирался. Что это случилось с ним? Отчего все так перегорело? Сколько ни спрашивал себя — ответа не нашел. И душе холодно, пусто. Думал, со страху так получилось. Но, вернувшись на профиль, понял, что нет, не тянет его больше к Зойке. Даже гитара ее и песни показались нудными.

«Все вы, девки, одинаковые», — подумал Колька.

О случившемся он не сказал Зойке. Стал сторониться ее. Она хоть и заметила, ни о чем не спросила.

«Гордость проявляет», — решил Колька.

Зойка обиделась на него. Ей день ото дня становилось все хуже, но крепилась, молчала. «Мог

же спросить, почему я с ним не пошла!» — злилась девчонка.