Эльмира Нетесова - Обреченные

Тонька ждала, когда же он глянет в ее сторону, чтобы увидел: вот и она умеет быть не только вьючной лошадью, а и бабой. Пусть не похожей на цветок иль облако. Обычная. Но и она не лишена слабости, чуткости, тепла…

Короткое все видел, понимал, но не давал повода обратиться к себе, заговорить.

А баба мучилась.

Ефим чувствовал. Это был старый испытанный многими способ сбить спесь с любой гордячки.

Ведь женщины, как бы ни были равнодушны к мужчинам, всегда ценили их внимание. И если окружающие были равнодушны к ним, они быстрее старились и увядали.

Ефим строил сарай около дома отца Харитона, когда заметил вошедшую к священнику Антонину.

Короткое знал: баба никогда ни к кому не приходила от нечего делать. Значит, что-то случилось у нее. Вскоре отец Харитон вышел, за ним Антонина, нагнув голову к земле.

Ефиму любопытно стало.

Вскоре узнал от Харитона, что в Усолье снова пришло письмо из Канады и люди хотели, чтоб прочел его священник. Привести, позвать Харитона в столовую Тонька вызвалась сама…

Сколько бы длилась затянувшаяся напряженка между ними еще неизвестно. Но в один из выходных дней они столкнулись на берегу моря лицом к лицу.

Короткое собирал медуз в ведро, чтоб перемешав их с просеянным песком, обмазать печку, заделать трещины надежно и надолго. Тонька за ракушками пришла. Их она толкла и подмешивала в корм курам.

Ефим коротко кивнул ей вместо приветствия и отвернулся, как от незнакомого человека. Тонькаполезла за ракушкой в воду, но упрямая волна накрыла ее с головой, опрокинула на песок, вырвала, отняла ракушки, и шипя, словно грозя Тоньке, отступила, откатилась далеко назад.

Антонина встала вся в песке, в водорослях, мокрая. И глянув на нее, Короткое невольно рассмеялся:

— Антонина, вы мне всех медуз распугаете! Живее выходите из моря!

— Сам пугало! — обиделась баба.

— Знаете, я предпочту быть пугалом. Но не хамом, — ответил беззлобно.

— А зачем вам медузы? — выдержав небольшую паузу, спросила баба.

Ефим объяснил. Антонина поблагодарила за науку, сказав, что ей тоже надо печь в порядок привести.

— Вы знаете, здесь нужно соблюдать пропорцию. Как и во всем. Нельзя переложить, либо не добрать. Чтобы эта гремучая смесь хорошо держалась, нужно добавить щепотку соли, хорошо размешать, согреть раствор и обмазывать теплую печь. Через три часа — зубами не оторвать.

— Откуда вы знаете, как обмазать печь. Ведь вы — городской человек, — удивилась Тонька.

— Яархитектор. И по своей профессии обязан разбираться в материалах и их свойствах. Ведь по моим проектам строились дома, — вздохнул Короткое.

— А меня отец Харитон да Ольга научили читать и писать. Не довелось учиться. Незнаю тонкостей обхожденья. Вы уж извините, если где-то не так ляпнула, — опустила баба голову.

— Тоня, никакая школа или институт не дадут человеку тепла в душу, чутья и пониманья не прибавят. С этим люди рождаются. А потому, идет сие не от знаний — от внутренней культуры, врожденной.

— Значит, такое нам не дано. Мы — простые. Куда до интеллигентов?

— Неправда. Чтобы развить в себе чувства меры и такта, достаточно уметь немногое, ставить себя на место собеседника. Вот и все. И не надо мудрить. Многое понятнее станет.

Антонина нагнулась отжать подол юбки и сказала:

— Если бы все вот так умели, как вы говорите, мы бы с вами не оказались в Усолье.

— Но это уж судьба! Она случайных встреч не дарит и не ошибается…

— Судьба не ошибается? Еще как! Она самая слепая дура! — закипели слезы в глазах Тоньки.

— В ход жизни иногда вмешивается зло. Встречаются и гнусные люди. Но человек, если он по-настоящему добр, никогда не озвереет, сохранит душу чистой. Ведь вот заметьте, чем несчастливее человек, тем он отзывчивее на боль другого. В этом и залог человечьей морали — помогать ближнему, заботиться с нем, — разговорился Ефим.

— А если этот ближний — свинья? — вернулась Тонька памятью в прошлое.

— Таких стеречься надо. Потому что добра они не понимают. А на зло отвечают сторицей.

— Кабы клеймо на лбу стояло, тогда бы проще знать, что за человек, — невесело отмахнулась баба.

— Злым и подлым никто не станет без причины. Обстоятельства и окружение делают таковыми. Не всегда это поправимо. Ожесточенный с детства — ив старости никого согреть не способен.

— Неправда ваша. Мне с детства судьба полынной была. Ни отца ни матери не помню, так разве в том другие виноваты? Им, может, хуже моего досталось. Разве я обижала людей? — не согласилась Тонька.

— Один умеет через личные невзгоды перешагнуть. Другие на это не способны. Да и вы, Антонина, не во всех проявлениях стабильны. И видом своим, и словом умеете не просто обидеть, оттолкнуть, но даже оскорбить незаслуженно. Это чести и уважения не прибавляет никому. И вам…

Баба смутилась. Вспомнила, зачем пришла сюда, ответила скупо:

— Что делать? В жизни всяк на свою судьбу похож. Иного не бывает, — взялась за ведро и пошла к морю.

— Антонина! Подожди! Дай помогу! — взял ведро из рук бабы. И мигом набрал в него ракушек доверху.

— Вот, возьмите. Только не дробите их молотком. Осколки опасны. Положите их под доску и походите по ней. Ракушки сами в песок разлетятся, — посоветовал бабе.

Та удивилась, откуда он знает, как дробит она ракушки, но спрашивать не стала, чтоб не нарваться на очередную отповедь. Она поблагодарила за помощь и собралась идти домой, но Ефим сказал:

— Я сейчас приду к вам, покажу, как печь замазать. Потом сами будете это успешно применять.

Тонька не нашла повода отказать мужику. И, вздохнув, поставила ведро; стала ждать, когда Короткое наберет медуз.

Вскоре он просеял песок во дворе дома и, сделав вязкий раствор, обмазал им печку, разгладил руками, смоченными в морской воде. И посоветовал затопить печь не ранее чем через пару часов. Сам обошел дом, сарай, побывал на чердаке, в подвале, и сказал; что дом уже всерьез требует хозяйских рук. Мужских.

Но Тонька на это ничего не ответила и Короткое, отказавшись от ужина и чая, сослался на занятость и ушел.

А через три дня хотел спасти Антонину от волков, да едва сам не стал добычей.

Пока она болела, времени даром не терял. Все в доме привел в порядок. Оставалось лишь стянуть полы. Доски рассохлись и в щели из подполья несло в дом сырость, холод.

Но Тонька, едва оправившись после нападения волков, никак не восприняла его заботы и словно раздумывала, стоит ли пользоваться помощью Короткова и дальше. Это обидело человека. И он ушел, не сказав, зайдет ли еще раз, навестит ли семью?

Он даже не знал, какое письмо пришло им из Москвы. Не знал и о том, что живет теперь эта семья с надеждой, и ей уже нет дела до разъехавшихся полов.