Евгений Сухов - Убить Петра Великого

Чудно все это!

Хотя, с другой стороны, объяснимо. Давеча в Ямской и Болвановской слободах князь Ромодановский повыловил изменников, а многих за злой язык лишил живота. Вот они и примолкли.

Глянув разок назад, Егор увидел, как сопровождавшие его рекруты заскучали. Ряды были заставлены всевозможной снедью и лакомствами, благоухающими вкусными запахами, а тут вместо плотной трапезы приходится довольствоваться только видом съестного.

Протопав мимо Ильинского крестца, Егорка вышел к Сапожному красному ряду. Перекрестившись на собор Покрова Пресвятой Богородицы, потопал дальше.

«Видно, сегодня изменщиков не выловить, придется в другой раз пойти», — удрученно подумал сотник.

— А чего казнил-то? — неожиданно услышал он за спиной негромкий голос.

Егор насторожился. Повернувшись немного, исправник узрел купца в ладном кафтане с бисерным узором, обутого в кожаные татарские сапоги.

— Да сдуру! Ишь ты, не жалко ему стрельцов, а у каждого по дюжине деток осталось. Кто же их прокормит! — посочувствовал он убиенным.

— Слово и дело государево! — завопил отчаянно Егор, ухватив купца за плечо. — Взять его за непристойные речи!

Лицо купца перекосилось от ужаса.

— Да что же вы, братцы! Да бес попутал! Не язык у меня, а помело. Сам не знаю, чего и говорю!

Сподручные будто только и ждали приказа. Стряхнув с лиц скуку, они устремились навстречу стольнику, усиленно распихивая локтями преграды из живых тел. Купца немилосердно повалили наземь. Наподдали для порядка несколько раз ногами, а затем, скрутив запястья жгутами, поволокли с торговой площади.

Федор Юрьевич просматривал подметные письма. Презабавное это занятие! Чего только не узнаешь о своих холопах! Но больше все пустое. Пишут о блуде, о воровстве, о бесовском поведении. На таком сыск не построишь. А Преображенский приказ был едва ли не любимым детищем Петра Алексеевича. В часы неясной тревоги он заявлялся в приказ, не известив, и без всякого разбора читал протоколы и ябеды. Любил даже поучаствовать в следствии, а то и вовсе выносил приговоры. Так что, зная крутой нрав государя, Федор Алексеевич старался доводить всякое дело до конца, а в бумагах стремился хранить надлежащий порядок.

Следовало отвлечься от бумажных дел, а то от усердия рябило в глазах. Боярин поднялся с кресла, попятился, не жалея суставов и, взяв медный кувшин со стола, принялся подлечивать поистрепавшийся в государственном правеже организм.

Пиво было холодным, только что принесенным из подвала, а потому не могло не радовать желудок, истомившийся по хмельному зелью.

Установив пузатый кувшин с остатками пива на стол, Ромодановский, надрывая голосовые связки, проорал:

— Егор! Поди сюда!

На зов князя мгновенно предстал верный исправник. По всему видать, он был оторван от весьма приятного занятия: в жиденькую бородку вкрались струпья квашеной капусты, на кафтане — мокрые пятна, видать, рассол.

— Ты что, как пес, что ли, лакаешь? — пробурчал невесело князь, оглядывая стольника.

Виновато хихикнув, тот отвечал:

— Это все от усердия, Федор Юрьевич. Как услышал твой голос, так ложку до рта не донес, сразу побег!

— Уж больно ты старателен, — пробурчал Ромодановский. И поди разберись тут — не то укорил, не то похвалил. — Капусту с бороды стряхни… Да не в палатах же моих, дубина ты стоеросовая! В сени ступай!

— Мигом я, Федор Юрьевич, — скрылся за дверью исправник.

Через минуту он вернулся.

— Вот что, Егор, кто у нас там в главных по «слову и делу государеву»?

— Емеля Хворостин, протодьякон.

— В чем повинен?

— Царевну Евдокию на базаре прилюдно жалел. Говорил, что бестолков царь да по бабам большой охотник, а о своей женушке не думает.

— Помню нечестивца, — выкатил хмельные глаза Федор Юрьевич на исправника. — Веди протодьякона!

— Это я мигом! — ящеркой выскользнул через приоткрытую дверь Егорка.

Не прошло и пяти минут, как за дверями брякнуло железо, а потом негромкий голос сурово потребовал:

— Проходь давай! Князь дожидаться не станет, враз кнута присудит!

Дверь широко распахнулась, и в палаты, сгорбившись под тяжестью железа, вошел еще не старый человек с изможденным лицом. Линия губ прямая, жестковатая. На руках и ногах — кандалы, сцепленные между собой тяжелой цепью. По обе стороны, явно скучая, стояли рекруты. Эдакие простофили, вымахавшие под самый потолок. Один от безделья ковырялся перстом в носу, другой таращился на князя.

— Жалостливый, значит? — посуровел Федор Юрьевич.

— Не более чем другие, князь, — смиренно отозвался протодьякон.

В глазах ни страха, ни отчаяния. Одна покорность — как сложится, так тому и бывать!

— Смел, однако! — не то подивился, не то похвалил Федор Ромодановский. — А только глуп! Ежели государь наказал, так перечить не смей. Вот и накликал ты на свою бесталанную голову погибель. Едва успеваешь головы рубить, а народец в кандальные палаты все прибывает и прибывает.

— Значит, судьба такая, князь.

— Что ты скажешь в свое оправдание, холоп?

— Не в чем мне оправдываться, князь. Хулу на государя не говорил, а Евдокию пожалел, как бабу. Ей-то с ребятишками мыкаться. Несладко им без мужниного глазу!

Глянув в бумаги, Ромодановский возразил:

— А вот тут от нарочного посыльного весточку получил, что знался ты с дурными людьми, кои государя в кабаках оговаривают, хулу на него возводят. Вот ты от них и поднабрался дурного!

— Не было такого, Федор Юрьевич, — уверенно произнес кандальный.

— Не было, говоришь? — усмехнулся Федор Юрьевич. — А дьяка бородатого помнишь, что тебя вином угощал? Чего же ты рот-то открыл? Никак ли с перепуга? Это верно, надо меня бояться. Я ведь с тобой все что угодно могу сотворить, и спрашивать меня никто не станет. Может, ты и теперь отпираться станешь?

— Поносят меня, князь! Оговаривают!

— Проняло тебя. Вот и голосок задрожал. Так что ты про меня такое говорил? Молчишь. А мне ведь ведомо. Хочешь, я сам расскажу? А говорил ты вот что. Будто бы я спать не ложусь до тех самых пор, пока человеческой крови не отведаю. Вот считай, что я нынче сполна испил… Да и внешность ты мою образно обрисовывал, говорил, что собою видом страшен, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, а еще к тому же пьян во вся дни. Али не так? — прищурился князь. — А что поделаешь, протодьякон, служба у меня такая. Если бы не моя служба, так Петра Алексеевича давно бы сокрушили всякие лиходеи. Стража! Уведите его. Пусть в подземелье посидит. Немного ему осталось.

— Что там еще сегодня? — спросил Ромодановский, когда колодника увели.

— Тут стрельцы с Азова челобитную написали.