Евгений Сухов - Убить Петра Великого

На помост вышел глашатай в длинном кафтане, развернул грамоту и принялся читать звонким и сильным голосом, способным достучаться до самого отдаленного уголка Болотной площади:

— Государь повелел, а бояре приговорили повесить за государственную измену бунтарей и зачинщиков Степку Вязаного, Николу Хромого, Ивашку Головню…

Глашатай медленно и выразительно назвал каждого приговоренного, то и дело всматриваясь в притихшую толпу. Кто-то скорбно охнул. Где-то у мясной лавки горько запричитала баба. Невозмутимым оставался только караул, у присутствующих невольно создалось впечатление, что происходящее относится к кому-то другому.

— Итого… пятьдесят шесть изменщиков…

Свернув грамоту, глашатай сошел вниз, смешался с толпой и тут же был забыт.

Главным действующим лицом оставался палач Матвей. Вот кто умеет лицедействовать! Глянул поверх голов на торговые лавки, почесал широкой пятерней расхристанную волосатую грудь, на которой был приметен огромный медный крест, зевнул разок и внимательно всмотрелся в собравшихся.

Ротозеи! Теперь можно и за дело.

Медлить не стал, примерившись, пнул небольшую лавку, на которой стояли приговоренные и, не глядя на извивающиеся тела, заторопился встречать следующие жертвы.

Дело привычное.

Ответ от Петра Алексеевича не заставил себя ждать. Одно письмо было обращено к Боярской думе, которую он ругал за безволие и обещал распустить по прибытии. Второе досталось генералиссимусу Шеину, где царь упрекал его в том, что тот не сумел обнаружить связи бунтовщиков с царевной Софьей Алексеевной. А вот третье со специальным нарочным было доставлено ко двору князя Федора Ромодановского.

Оторвав печать, Федор Юрьевич не без волнения развернул грамоту и углубился в государево послание, преисполненное жалостью к собственной персоне.

«…Понадеявшись на тебя, Федор Юрьевич, я оставил тебе свое царствие. Полагал, что ты много испытал в искусстве правления. Уповал, что только ты сумеешь усмирить лихих людей. А они заговоры творят, добрых людей на бунт подбирают. Не будь ближнего боярина Шеина, так я и вовсе бы царствия лишился. А ведь и твой батюшка при царе Алексее Михайловиче покой охранял и почитание от него имел. Бог тебе судья, Федор Юрьевич! Ни в чем тебя не корю, а только сыск проведи, как и следовало твоей персоне и твоему приказу. А иначе как мне быть? Неужто в неверности своих ближних холопов винить? Более мне ничего не остается, как только оставить свои посольские дела и спешно возвращаться в Москву».

Дочитав письмо, Федор Юрьевич плюхнулся на стул. Утер рукавом проступивший на лбу пот. Было от чего впасть в уныние.

— Серафима! — закричал князь Ромодановский. — Серафима! Где тебя носит?!

На крик вбежала сенная девка, пышная, как сдобный калач.

— Чего, батюшка?

— Рубаху живее неси! — грозно распорядился Федор Юрьевич. — Запарился я.

Белесые губы недоуменно вспорхнули.

— С чего бы это, батюшка? На улице-то не жарко. Вот и избу ветром выстудило.

— Поговоришь у меня еще. Сказано рубаху неси. Да понаряднее, — распорядился князь. — Ту, что с петухами горластыми.

Девка метнулась к двери.

— Да постой ты, побегунья! — попридержал ее князь Ромодановский. — Порты еще прихвати. Те, что в полоску. И скажи Егору, что я его жду.

— Все сделаю, Федор Юрьевич.

Грузно переваливаясь, девка заторопилась к двери. Князь остановил свой взгляд на ее прелестях, подмечая, как плоть волнующе заколыхалась. Жаль — не время сейчас.

Да и поостыл тотчас. Не время!

Прервав посольские дела, Петр Алексеевич спешно направляется в сторону России. Как только явится в Москву, тогда спросит строго. Осталось не так уж много времени, чтобы завоевать утраченное доверие государя.

Вбежала запыхавшаяся Серафима. В руках у нее стопкой выложена чистая одежда.

— А Егорка где?

— Во дворе нет. Послали звать в приказ.

— Ладно, явится, — отмахнулся стольник. — Ты вот что. Кафтан мне помоги снять. Да не шибко тяни-то. А то с корнем мужское добро вырвешь.

— Сама и налажу, — пообещала, хихикнув, девка.

— Ишь ты, какая озорница! — пожурил князь. Не без удовольствия оглядев пышные формы девицы, осторожно полюбопытствовал: — Уж больно ты кругла, Серафима… Мнет ли кто такую красу? Или пустоцветом вянешь?

— Ох какой вы любопытный, батюшка! — фыркнула толстуха. — Да девица я!

— Чего стоишь? Ступай! Не до тебя мне нынче!

Федор Юрьевич подошел к зеркалу. С кручиной отметил, что безделье на пользу не пошло, туловище раздуло будто от водянки. Видать, с вином придется малость повременить, а то скоро в дверном проеме станет застревать. Вот будет тогда потеха!

Набросив рубаху, князь Ромодановский обнаружил под мышкой небольшую прореху. Что за баба такая окаянная, обязательно чего-нибудь не досмотрит, только блины умеет уминать! Кнутом бы ее проучить, а то и на дыбу вздернуть, вот тогда бы разом поумнела.

Вошел Егор. Глаза плутоватые, на господина не смотрит.

— Чего изволите, Федор Юрьевич?

— Выпороть я тебя изволю, вот что, — хмуро пробасил князь.

— Это за что же, батюшка? — не очень-то и удивился детина.

— А девок пугаешь почем зря, — насупился князь.

— Да кто же поносит такое! — вполне искренне возмутился добрый молодец.

— А вот донесли… Матрену во дворе как-то тиснул. На титьках синяк у нее теперича здоровенный. Евдокию к поленнице прижал. С твоими ручищами так и титьки оторвать можно! Или ты думаешь, что раз я хворый, так ни о чем и не ведаю?

— Да бес попутал, Федор Юрьевич, не погуби! — взмолился исправник.

— Женки, что ли, не хватает? — не то посочувствовал, не то упрекнул Ромодановский.

— Уж больно девки у тебя во дворе сладкие шастают, Федор Юрьевич, — опустив голову, повинился отрок. — Куда ни глянь, всюду красота несусветная. Да и круглы со всех сторон. Вот и не удержался!

— Ладно… Что с тебя возьмешь, дурня, — вздохнул князь. — Но в следующий раз выпорю, так и знай! Ты мне вот что сделай… Отыщи-ка сотника Ерофеева.

— Это который из стрельцов?

— Его самого. Затейные важные непристойные слова о государе батюшке говорил. Как найдешь злодея, веди немедля в Преображенский приказ. Диву даюсь, почему с него сыск не начали. Он ведь и шестнадцать лет назад смуту заваривал, да и сейчас без него не обошлось. И я скоро сам туда заявлюсь.

— Сделаю, Федор Юрьевич, — облегченно выдохнул Егорка, понимая, что в этот раз опала прошла стороной. — Только где же его искать? После сыска он у себя не живет, где-то прячется.

— Мне тут донесли, что на Полотняной улице объявился. Вот и поищи! И мне доставь. Иначе душу выну! Уяснил?

— Как не уяснить? Уяснил, Федор Юрьевич, — проговорил приказный и тотчас юркнул в распахнутую дверь.