Лев Соколов - Проект «Гамаюн»

— Петр, поправьте, если ошибусь, — вежливо сказал торговец — холодная война окончилась, еще в конце восьмидесятых с подписанием соглашений в Рейкьявике.

— Это распространенное заблуждение. — Генерал откинулся на спинку стула. — В Рейкьявике закончилась не война, а лишь один из ее этапов. Два гиганта боролись за геополитические сферы влияния. Один из них пропустил сильнейший удар и сдал позиции. Ты, как торговец оружием, сильно на нем зациклен, Домиан, но для войны не обязательны выстрелы. Удары могут быть, например, финансовыми, или информационным. В США для этого есть специальный термин — «софт пауэр». Еще фон Клаузевиц сказал, что «война есть продолжение дипломатии другими средствами». Значит, и дипломатия есть продолжение войны… Война идет постоянно. Страны становятся союзниками, пока у них есть общие интересы. Это состояние, — краткий миг, по сравнению с постоянной враждой крупных держав. Потому что политика, дорогой Домиан, оперирует вовсе не политическими убеждениями, а аппетитами, и возможностями эти аппетиты удовлетворять. Политика заставляет джентльменов целоваться с людоедами. Сферы влияния означают сферы разделения ресурсов. А ресурсы, Домиан, решают все. А цвета на флагах, не так уж много значат… Просто политикам нужно доходчиво показать своим гражданам, в чем отличие тех, с другой стороны, кого они должны ненавидеть.

— Вы говорите о борьбе, генерал. Но ваш Советский Союз развалился больше по экономическим причинам. Сработал принцип естественного отбора.

Генерал поморщился.

— Союз развалился из-за комплекса причин. Экономические трудности, доморощенные дураки на высоких постах, и — не в последнюю очередь — вмешательство извне. Вспомни мировые кризисы, которые время от времени сотрясают экономики развитых стран. В тридцатые годы, во время великой депрессии в США были очень популярны коммунистические идеи. Представь, что тогда кто-то приложил бы целенаправленные усилия для развала этой страны? Если бы это случилось, детям бы сейчас рассказывали, что нежизнеспособной системой был капитализм.

— История не знает сослагательного наклонения.

— Верно. И именно поэтому никогда не возможно разобраться до конца, кто же все-таки был прав, — победитель, или побежденный. Насытившийся, или тот, кого съели. История — шлюха. Она знает только то, что ей дают знать. Ее пишет тот, кто оказался сильнее.

— Ну допустим. — Пожал плечами Домиан. — Но вас не смущают такие милые вещи, в истории столь любимой вами родины, как тоталитаризм, переполненные лагеря, миллионы невинно замученных. Люди, трясущиеся по ночам в ожидании приезда картелей в черных машинах…

Генерал вздохнул.

— Я уже сказал вам, Домиан, что историю пишет победитель. Сейчас победитель пишет про нас вот такую историю. Расстрелы, лагеря, машины… Это-то меня и пугает больше всего. Не то, что мы проиграли. А то, что враг промывает мозги нашим детям, рассказывая им, каким дерьмом была их страна. Но кто, кто учит нас как жить? Англия? — Та самая, которая в свое время раскинула щупальца колониальной империи, давя в крови всякие попытки неповиновения, и в которой задолго до гитлеровской Германии изобрели концлагеря. США? — То самое, где сегрегация негров продолжалась до шестидесятых годов, где маккартисты травили людей только за подозрение в коммунистических взглядах; то самое, которое во Вторую Мировую отправило своих граждан, у которых была хоть часть японской крови, в спецлагеря, и которое сейчас забамбливает в каменный век любую страну, рискнувшую оказаться с ней несогласной? Может быть, Франция? — Которая тоже была колониальной империей и на своем закате учинила бойню в Алжире, уничтожив там около тридцати пяти процентов от восьмимиллионного населения… Кто еще поучает нас? Где хоть один «учитель», который не замарал руки в помойке мировой истории? Советский строй просуществовал всего семьдесят лет, — больше ему не дали. Кто знает, в какое общество он мог превратиться? — Генерал качнулся на стуле, забывшись оперся о раненную ногу, поморщился. — И вот — Союза больше нет. И все вокруг твердят, что мы с Америкой партнеры. Вот только никто не может вразумительно объяснить, — в чем. Постепенно Россию обкладывают базами НАТО и противоракетной обороны. А когда это будет закончено, начнется следующий этап. Окончательное разделение России на мелкие удельные княжества. Я родился и вырос в Новгороде, Домиан. Это старинный русский город. И я бы вовсе не хотел умереть в гордой, суверенной, и независимой ото всех — кроме хозяина — крошечной «Новгородии».

— Отличная речь, генерал, — сказал Домиан. — Жаль, аудитория мала. Пусть так. Меня все это очень мало касается. Но зачем вам вирус?

— Затем, что есть лишь два способа восстановить паритет. Либо усилить себя, либо ослабить противника.

— Вы хотите нанести удар по США?

— Да. — Коротко ответил генерал.

— Вы убьете миллионы человек.

— Что с того? За моей спиной миллионы сограждан, погибших с начала развала Союза в девяностых. Когда сегодня я гляжу на карту, то вижу что Россия потеряла почти столько же территорий, как во время Второй Мировой. Враг наступает. Скажите мне еще раз, что сейчас не идет война! У меня всегда было моральное право защищать свою страну. Теперь есть средство.

— А вы уверены, что к вашему вирусу не подберут ключик?

— Я и не рассчитываю на то, что вирус сможет выкосить всю страну. — Пожал плечами генерал, — Вопрос в том, сколько там умрет, пока спасатели в белых халатах смогут создать вакцину. На сколько миллионов человеческих жизней вирус окажется впереди? — Вот цена вопроса. И тут я имею все основания для оптимизма.

Пшимановский какое то время молчал.

— Я сказал, что я болван? Нет, я не болван… Я имбецил, генерал. Когда вы пришли ко мне, я подумал что вы из тех людей, кто оставшись на обломках империи решили воспользоваться ситуацией, и устроить свою жизнь. Это было логично. Это было бы нормальным поведением, для всякого разумного человека — обеспечить себя деньгами, на скорую старость. Как же я не разглядел в вас фанатика?..

Генерал пожал плечами.

— Судил по своей мерке. Вот и увидел, что хотел увидеть. Распространенная ошибка. А еще твоя ошибка, Домиан, — ты так и не понял, что можно сколько угодно менять союзников. И все они тебя кинут. Сначала конечно используют, а потом кинут, если у тебя не будет реальных козырей. Я думаю, что и твой командир наемников тебя бы огорчил. Зачем бы ты был ему нужен, когда он получил деньги?

— А у меня не было выбора. — Скривился торговец.

Он подумал о чем-то, и вдруг громко захохотал.

— Не смотрите так, генерал… — Отсмеявшись сказал он. — Нет, это правда смешно. Я сейчас прямо живое олицетворение своей родины. Веками она лавировала между огромными державами, стараясь выгадать побольше. А результат всегда был один и тот же. Кого мы не выбери, — Англия, Франция, Австрия, Германия, Россия, США… — нас ставили в положение, и сношали. Но ничего. Нас ебут — а мы крепчаем! Да и ебут ли? — Это может мы сами нагнулись, что бы завязать на ботинке шнурок… Но осадочек-то в душе оставался… И каждый раз — после, — мы задумывались — как же это получилось? Ведь так тонко было закручено!.. Так тщательно просчитали интригу!.. А результат всегда один… Обидно… Но — ничего! Со временем забывалось. И снова в омут политических страстей! Страна ведь может позволить себе забывать и ошибаться… Можно и проиграть часть территорий, да и людей потерять миллион-другой. А потом утешить себя Мазуркой Домбровского. А у меня вот одна жизнь. И я ее проиграл. Проиграл… — Пшимановский опустил голову, но тут же вскинул ее в каком-то лихорадочном кураже — Только вот, генерал, есть у меня одно маленькое утешение, перед тем как ты пустишь мне пулю в лоб. Польша ведь не сразу стала такой как сейчас. Маленькой, и ищущей под кого бы выгоднее подлечь. Когда-то и она была державой. И перестала ей быть не сразу. Понемножку теряла. Там из-за спеси и продажности правителей… Здесь из-за скотской лени простых людей. Еще помнила великое прошлое… Еще пыталась бряцать дедовскими хоругвями и доспехом… Все — пыль. Ушло время. И знаешь, что меня утешает, генерал? — То что я успел увидеть, как это начало происходить с Россией. Ты ведь во многом правду сказал, насчет постоянной войны. Так что — если бы это было возможно — я бы пожелал тебе долгих лет жизни, генерал! Искренне пожелал бы!