Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора

Они пустили коней в намет — матерая безнаказанная и самая страшная в этих горах банда, напрочь лишенная жалости, сомнений, традиций, на чем рос и становился на ноги человек.

В хуторе Верды Шатоевского района Валиев с милицией расстрелял в сакле пришедшую на легализацию банду Асуева Умар-Хаджи. Обещание легализовать их, говорят, давал сам нарком Гачиев. Через несколько дней после этого милиционер Колесников с отрядом сжег наши хутора: Муцольговых и Закаевых.

После этого я с двадцатью аульчанами ушел в горы, организовал банду и больше никому не верил: ни милиции, ни Советской власти.

С моих слов записано верно, в чем и расписываюсь.

Допрос оформил начальник Бутырской тюрьмы

подполковник госбезопасности Максимов.

Наркому внутренних дел

генеральному комиссару госбезопасности

тов. Берии

Для преследования и ликвидации банды Асуева мною была организована опергруппа работников НКВД и войскового соединения во главе с зам. нач. ОББ НКВД СССР майором госбезопасности Жуковым и командиром 141-го полка войск НКВД майором Лухаевым.

В результате осуществления боевых, оперативно-агентурных мероприятий банда Асуева была обнаружена на хуторе Верды Шатоевского района и полностью уничтожена. Прекратил существование один из главных помощников политбандита Хасана Исраилова.

Бой длился около десяти часов. С нашей стороны потерь нет. Со стороны противника — пять человек.

Прошу представить к правительственным наградам следующих лиц:

к ордену Красного Знамени — Жукова Федора Александровича, Лухаева Бекхана Бековича, Валиева Идриса Хаджиевича;

к ордену Красной Звезды — шесть человек (фамилии прилагаются);

к ордену «Знак Почета» — пять человек;

к медали «За отвагу» — десять человек.

Сразу после прилета в Грозный Серов зашел к Иванову. Там просидели почти три часа. Замнаркома НКВД Аврамов все это время промолчал в углу. Наркома Иванов почему-то не пригласил и этого отлучения никак не объяснил.

Серов слушал первого, временами делал пометки в блокноте. Мозг явственно вспухал от работы: раскладывая незнакомые проблемы по полочкам, доискивался по ходу до первопричин.

По первому впечатлению, Иванов в хомуте первого вроде бы тянул, правда, с надрывом и изрядной суетой. Время от времени всплывала у Серова одна из главных неясностей: за что немилость к наркому, что, так и придется работать с замом? Аврамов — кот в мешке, молчаливый кот.

Судя по рассказу Иванова, аппарат изрядно скис, в горах почти не бывает — опасно, ситуацией владеет слабо.

Какой-то Ушахов отпустил Исраилова. Это дошло не сразу. Иванов, сообщив о ротозействе капитана, уже перевалил на сельхозпроблемы: недосев, бескормица, порча инвентаря, саботаж, грабеж и вредительство…

— Как это «упустил»? Исраилова упустил? Что за бедлам?! — осознал наконец и гневно заворочался в кресле Серов.

Иванов, сбившись, болезненно поморщился. Полез в ящик стола, достал два рапорта — от самого Ушахова и от его заместителя по райотделу Колесникова.

Серов прочел, положил на стол. Долго, гневно посапывал. Исраилова упустить?! За такое, самое малое, к чертовой бабушке из органов! Искоса взглянул в угол, где за журнальным столиком молчал Аврамов, вспылил:

— А вы чего все время ухмыляетесь? Бедлам тут развели у себя!

Аврамов все так же молча зажег настольную лампу на столике, поднес к лицу:

— Привычка такая. С гражданской.

Серов вгляделся. Увидел шрам на лице зама, вздернувший вверх половину рта, отвел глаза:

— Нда… Хреновая привычка. Ладно, извините.

Аврамов мирно пожал плечами, погасил лампу. Серов глянул в угол еще раз, потеплел лицом: «Годится. Не полез в бутылку. Надо бы прощупать поближе, присмотреться повнимательней к кадру. Работы муторной здесь, видать, невпроворот. Рядом нужен «свояк».

После обкома шли по длинному наркоматовскому коридору. Дверной квадрат — направо, дверной квадрат — налево. В ковровой дорожке глохли шаги. Аврамов шагал рядом, не мельтешил, деликатно пережидая генеральскую думу. Серов молча перекипал в гневной досаде. Не выдержал, выпустил ее наружу:

— Разгильдяй, трус! Считай, в кармане у него Исраилов был! И на тебе — мордой об стол. Какого черта он его в балку без боя пустил?

— Хотел взять живым. Балка — каменный мешок, — осторожно напомнил про ушаховский рапорт Аврамов.

— Если каменный мешок, почему позволил главарям смыться?

— Он трое суток не спал. До этого в засаде сидел, — опять прикрыл Ушахова полковник.

Серов замедлил шаг; искоса глянул на него, неожиданно переходя на «ты»:

— Любимчика покрываешь? Мне тут уже в аэропорту кое-кто успел на ушко доложить: вы с Ушаховым вроде шерочки с машерочкой, не разлей вода. Невоенные у тебя отношения, неуставные, Аврамов. Война идет, позволю тебе напомнить.

— Любимчиков у меня нет, — отчужденно отозвался Аврамов. — Есть друзья по оружию и по службе. Или новый приказ вышел про запрет дружбы?

— Не лезь в бутылку. Давно с ним вместе?

— С гражданской. Разведку ломали.

— Тем более. Что ж кореш такую свинью подложил? Ладно, допрашивать будем вместе, с пристрастием.

Аврамов достал ключи, открыл свой кабинет, пропустил вперед Серова. Достал «Боржоми», поставил бутылку со стаканом перед гостем. Сел, молча ждал.

Серов глотнул пузырчатую льдистую влагу, спросил в лоб:

— В чем корневая причина бандитизма? В двух словах.

— В двух не получится.

— А ты постарайся, — посоветовал Серов.

— Вы бы с этим вопросом… к другому, товарищ генерал, — неожиданно хмуро попросил Аврамов.

— Это еще почему? — удивился Серов.

— Врать не умею. Вокруг и около крутить — тоже. А правда у нас вроде кислоты — столичные уши враз разъедает.

— Ты за мои уши не волнуйся, — суховато успокоил Серов. — То, что там… слушать приходится, тебе и не снилось.

Аврамов вздохнул, задумался. Стал осторожно подбирать слова:

— Причин много. Главных — три. Первая — Исраилов. Паук этот в центре прочной липкой сети сидит. И плел он ее основательно, еще до войны. Устами муллы Муртазалиева и его штатных служителей вел протурецкую, а сейчас ведет профашистскую пропаганду, умно ведет, пользуясь темнотой горца. А так называемая Советская власть ему в этом крепко помогает.

— Чего-чего? — изумился Серов. — Что-то новое про Советскую власть — «так называемая»!

— Это я предельно деликатно выразился, — глядя в упор, не к месту «ухмылялся» Аврамов. — В период коллективизации и ликвидации кулачества к нацменам Чечено-Ингушетии был применен щадящий режим, — стал терпеливо просвещать Аврамов.