Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины

Баба села к столу писать ответ на письмо человеку, которого знает совсем немного, но так часто думает, вспоминает о нем.

«Здравствуйте, Михаил! — выводят корявые буквы непривычные к письмам пальцы. — Вы уехали недавно. А мне кажется, что прошла пропасть времени. И мы с Тимофеем только и говорим про вас. Может, потому, что далеко уехали? А ведь в пустынях, как я из книжки узнала, всякая гадость живет. Змеюки и козявки. Кусаются насмерть. Как у нас фартовые. Но их видно, а козявок в темноте не разглядишь. Жаль, что не догадалась я подарить амулетом вам свою Мурку, которую пантерой называли. Может, отпугнула бы она всякую чертовщину? — рассмеялась Тонька и продолжила: — Не будем больше про всякие страсти-мордасти. Зачем на них время отнимать? Лучше про нас расскажу.

Мы с Тимофеем уже решили, как к зиме будем готовиться. И когда. Он — жив и здоров. Часто во дворе копается. Цветы посадил. Под самые окна. Красиво теперь стало. В доме я побелю к вашему приезду, привезу дрова и уголь. Сама в сарай переношу. Или приведу своих ханыг. Они за бутылку не то что уголь, вас из Египта домой доставят. На руках. Пехом. И еще чудным покажется это вам. Но я записалась в школу этикета. Открылась такая при Доме культуры. Учиться всего полгода. И плата небольшая. Говорят, что эти занятия нужны всем. Особо женщинам. Туда даже старые пошли ума набираться. Глядишь, когда приедете, не так скучно будет со мной. Вот и все наши новости. Отец и я кланяемся вам и очень ждем».

Тонька вложила письмо в конверт и утром отправила в далекий Египет.

Через месяц она читала ответ:

«Я часто вижу вас во снах. Это помогает перенести разлуку. Трудно с годами жить бродягой. Как хочется мне бесхитростного общения, тянет к уюту и пониманию. — Баба читала эти строчки и краснела. — Как ваши успехи в школе этикета? Даются ли занятия? Или оставили их? Как ваше здоровье? Успехи в работе? Не нашли ль у себя египетских фараонов? А то, может, пошлют меня изучать и осваивать вашу площадь? Ее возраст, захоронения? Как я понял, возможности охинской свалки — неисчерпаемы. А результаты поражают всякое воображение. Ваш результат изысканий куда выше моего. И, главное, наглядно смешение цивилизаций, эпох, культур! Этими находками гордился бы любой музей. У вас превосходное чутье и тонкий вкус», — зарделась Тонька от похвалы.

В ответ она написала:

«Я, конечно, немогу гордиться своей работой, как вы. Но если ваша с абстрактными результатами рассказывает о прошлом чужих стран, моя дает реальную пользу горожанам. И ее ощущают охинцы в каждом дне. Уже нет той свалки, какая пугала раньше горожан. Есть пункт переработки бытовых отходов. Он занимает площадь в пятнадцать раз меньшую, чем прежде! И мы даже эту сокращаем. Ну, а место работы моей не столь постыдно, как мне казалось раньше. Есть польза. Ощутимая и ежедневная! Людям! И не беда, что не знают они, от кого исходит. Главное, я думаю, чтобы дела и жизнь не были сродни свалке. Ни одна работа не может унизить, если она дает честный заработок и отдачу. Наглядную и нужную. Ну, а что касается нас с Тимофеем — живем и ждем. Вас, наш заморский бродяга! Возвращайтесь домой! Хотя бы на время!»

Тонька ждала ответа долго. Она успела вместе со своими ханыгами завезти дрова и уголь, побелила дом, покрасила окна, двери, пол. Почистила дымоход в печке.

Она подолгу засиживалась у деда, ожидая письма. Но его не было.

Тимофей вначале держался. Молчал. Но, когда прошло полгода, отправил телеграмму сыну в Египет. Оттуда пришел ответ, что указанная экспедиция закончила работы еще два месяца назад и вернулась в свою страну.

Старик удивился. Почему же молчит Мишка? Куда он подевался со своей скукой? Ведь обещал после Египта приехать к нему.

Тимофей ворочался ночью без сна. Не стало покоя. Где искать Мишку? И лишь под Новый год пришла старику пузатая посылка с Украины. В ней письмо от Мишки…

«Я вернулся домой. Помирился с женой. В чем-то она права. Жить в частых разлуках тяжело. Ведь подрастают сыновья. Их должен воспитывать отец. Да и не могу я без них. Решили, что в экспедиции буду брать с собой обоих мальчишек. Уже подросли. Хорошими помощниками в работе станут. А может, тоже будут археологами?»

— Ну и вовсе изгадил род! Был один бродяга. Станет трое, — улыбался дед, довольный Мишкой.

Тонька виду не подала. Она улыбалась, хвалила Михаила, но в душе поселилась боль.

«Вот и письмо писал обоим нам. Просил ждать. А кого? Говорил, скучает, но по ком?» — шла баба домой, едва волоча ноги.

— Добрый день! — Она оглянулась на приветствие.

Ханыга Василий? Да где уж там? Если б не голос и глаза — в жизни не поверила бы… Увидев удивление, Василий улыбнулся.

— А я к тебе иду. Разговор есть, — улыбался музыкант отмытым до блеска лицом. И, галантно изогнув руку в локте, предложил взять его под руку. Тонька вовсе опешила, но насмелилась.

Сняв у порога сверкающие лакированные туфли, Василий поискал глазами тапочки. Надел Тонькины, с бантиками. И, пройдя в комнату, расположился в кресле. Ждал, когда, переодевшись, придет хозяйка.

«Уж не решился ль этот хмырь жениться на мне?» — думала та, смеясь тихо.

— Знаешь, Тоня, я много думал. Ведь всем обязан тебе. И днем сегодняшним, и тем, что не дала скатиться, а значит — выжить и удержаться, — заговорил Василий. Тонька опустила голову, предвкушая признания в любви. — Жаль, что не встретил я тебя на жизненном пути, когда мы оба были молоды. Как много ошибок могли бы избежать! Сколько нервов, сил и жизни сберегли бы себе! Но я не сетую! Хорошо, что встретилась ты мне! — слушала баба, сцепив потеющие ладони.

«Вот сейчас он заговорит о главном», — подумала она.

— Ты помогла мне найти себя, обрести вновь свое лицо, имя, гордость. Спасибо тебе, Тоня. И не серчай на многословие. Не обижайся. Я ухожу из бригады. Меня берут на работу в оркестр Дома культуры. Ведь я — музыкант. Отпусти. Не обижайся. Ты навсегда останешься моим другом. Самым лучшим, самым дорогим! А вместо себя я приведу человека. Тебе не будет с ним так трудно, как с нами. Ребята сами возьмут его в руки. И он справится.

— А где жить думаешь?

— Мне дали комнатку. В общежитии геологов. Обещают, если все получится, через год дать квартиру. Я буду очень стараться. Нельзя сорваться мне. Подниматься трудно. Но надо. Иначе себя перестаешь считать мужчиной…

— Дай Бог тебе удачи! — разжала баба ладони, поняв, что Василий полон надежд на лучшую долю. — Будь счастлив!

— Я, если разрешишь, иногда буду заходить к тебе, по-свойски, как к другу, старой знакомой, по старой памяти. Думаю, не помешаю?

— Когда уволиться хочешь? — спросила Тонька, посерьезнев.

— Завтра заявление принесу тебе.

— Мужики об этом знают?

— Конечно! Даже обмыли по грамульке, напоследок.