Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Эй, Петрович! Когда алименты отслюнишь мне, старый черт?

Василий Петрович проснулся мигом. На всей этой улице он был единственным Петровичем, а значит, обращались к нему. Но при чем тут алименты, какое отношение он к ним имеет, проснулся человек и, оглядевшись, увидел возле себя соседа — Андрея-печника, с каким рассорились много лет назад. Тот ухмыльнулся:

— Откосить решил от своей шкоды? Иль думаешь, я твою породу не узнаю? Наблудил старый хрен, теперь давай отслюнивай на содержание и не пытайся отрулить!

— Ты че? Очумел? Какая порода с алиментами? Да я уж давно осыпался и опал! Чего ты ко мне пристаешь? Ни в чем не грешен!

— Выходит, я стемнил? А ну, пошли ко мне в избу, глянем кто брехун! — схватил Петровича за локоть и, мигом перескочив с ним дорогу, втолкнул в калитку, куда Василий не входил уже много лет.

— Давай! Заруливай! Глянь на свое потомство! — затащил Петровича в избу и указал на корзину, в какой удобно развалившись, лежала кошка, сплошь облепленная еще слепыми котятами.

— Вишь? Врубился? Все твои, на вас как капля в каплю схожие!

— А я при чем? Коты наши любятся много годов, сам знаешь. А за что меня срамишь?

— Коты? Ты молоко этим выблядкам неси! Иль не знаешь, что корову не держу. Ты ж у себя имеешь дойную. Вот и обеспечь, покуда их не утопил всех до единого, — взял одного котенка в руки:

— Гля, Васька, он весь в тебя! Такой же пегий, уши лопушистые, а горластый до жути! Едва его высрали, он уже базарит! И все матом! — положил котенка к кошке.

— Сколько ж принесла?

— Восьмерых! Не поскупилась.

— Чего ж с ними делать станем? — сокрушался Василий.

— Топить не могу, рука не наляжет. Человечья иль скотская это жизнь — губить ее грех. Раздам людям в городе. Нехай живет наше семя, — вздохнул трудно и сказал:

— Сын из зоны вернется через неделю. Уже звонил мне. Документы ему оформляют для воли. А у меня дом разваливается. Весь как есть на корню сгнил. Сам знаешь, я в плотницком деле ни в зуб ногой. А нанимать не на что. Уже голова нараскоряку, что делать буду? Обложить бы кирпичом и сам смог. А потолки на головы упадут, полы провалятся. Оно и стены не легче. Помог бы, а?

Василий обошел дом, тот за годы и впрямь заметно обветшал, состарился. Покосившиеся окна и двери смотрели на хозяина окривело, скрипели, визжали на все голоса.

— На кухне уже доски вконец сгнили, — пожаловался хозяин.

— Видел. Есть у тебя доски, брус?

— Имеется. Все есть. Мне прораб со стройки столько приволок, целый КамАЗ. Я ему в коттедже камин выложил. Ну, как понимаешь, этому деньги за работу жаль отдавать, а ворованным материалом — запросто. Теперь вот печку в баньке выложил одному, он мне кирпич подвез. Им не только мой, а и твой дом обложим снаружи. Все ж теплее будет, — уговаривал печник соседа. Петрович размышлял недолго и уже через час снял гнилые доски на кухне с полов, принес новые, замерял их, подпилил, подогнал, подстругал, и к вечеру полы были готовы.

Конечно, хорошо было бы весь пол сменить, но я не знаю сколько доски уйдет на потолки. Да и в комнатах понадобится замена половых досок, опять же и на перегородки материал нужен. Ну а без кухни никак нельзя обойтись. Верно сказываю? В комнатах еще пока не проваливался в подпол. А тут уже в потемках не пройти было. Ноги переломал бы, и башку свернуть недолго. Пока пусть так постоят. А коль останется материал, все сменим, — пообещал Петрович и пошел к двери, но хозяин обиделся:

— Ты что ж это и за стол со мною не сел, иль брезгуешь? Давай, рули на свое место, раздавим по пузырю, как бывало раньше, хватит нам обижаться друг на друга. Пора забыть прошлое, — предложил хозяин.

Василий Петрович сел у стола поближе к окну.

— Так, значит, говоришь, что Федька вертается с тюрьмы? Сколь же он в ей пробыл?

— А столько, сколько мы с тобой серчали друг на друга, десять годов без недели. Это ж целая жизнь прошла! — выдохнул на всхлипе хозяин и, вытащив кусок сала, огурцы и хлеб, нарезал все, разложил в тарелки, достал поллитровку, стаканы и предложил:

— Давай, Петрович, выпьем за нас с тобой! Чтоб больше ни одна беда нас не поссорила.

— Выходит, мировую предлагаешь?

— А мы уже помирились, еще когда алименты с тебя давил. Да разве ты ремонтировал бы пол, если б не простил меня? — прищурился Андрей Михайлович хитровато и добавил:

— Трудно жить с обидой, задавила она нас обоих. И тебе нелегко было, но никогда не сознаешься. Ну да не будем о прошлом. Оно ушло, его забыть надо. Чем скорей, тем самим легче.

Василий Петрович едва заметно кивнул, глянул в глаза соседу. На душе тяжко стало. Как много лет прошло, еще больше потеряно невозвратно, сколько пережито, а ведь дружили они с самого детства. Теперь вот стариками стали. А все не верится в возраст.

— Вась, а ты, как брешет улица, молодую бабу завел, еще и ребенка с нею сообразил! Молодец мужик, все еще в седле держишься! — смеялся печник.

— Андрюха! Да это же Тонька, внучка моя. Из деревни ее перетащил, оторвал от бабки, от всей родни. Из говна выволок девку, на вовсе ее заели деревенские. Чтоб не свихнулась, не утворила над собой паскудное, к себе привел. Другого хода не сыскал, — признался Василий и добавил:

— Нынче она заместо хозяйки в доме.

— То-то гляжу, что на улице спишь, прямо на скамейке. Подумал, что укатала тебя молодая жена. Оказывается, и с внучкой не легче, раз из своей избы сбежал. Знать, достала до печенок!

— Побрехались мы с ней, то верно. Брюзжит Тонька, что я навовсе глумной, вещам места не помню. То шапку не там положил, сапоги не на место поставил, лопату во дворе забыл, не занес в сарай. Вот и погавкались с ней спозаранок. Ну а тут Колька обоссался, завопил на весь дом. Пока Тонька к нему, я во двор высклизнул. Чего мне с бабой воевать, какая ни на есть своя кровь. В доме отменно справляется, работает, без дела не сидит. Дитенка в садик водит, все при деле, все заняты, чего от нас люду надо? Ить мы ни к кому в задницу свои носы не суем, знаем, на доброе не наткнемся, а говна у себя хватает.

— Это верно. А Тонька твоя давно из деревни к тебе перебралась?

— В прошлом году, аккурат под Новый год перевез обоих. В такси, чтоб вся родня от зависти обосралась по уши. Девка, когда поехали, даже не оглянулась взад, чтоб рожи паскудные не видеть. Изговняли человечка, со свету сживали. А и мамка ее дура стоеросовая. С детства недоумком была, такою полудуркой и осталась. Ведь вот звал ее к себе, когда она школу закончила. Ты ж помнишь, хотел дочку в медики протащить, так она отказалась приехать. У ней там любовь завелась. Это в деревне! Любовь! Я чего только ни делал, уговаривал, ругал, грозил, материл, все без проку. Уперлась, как телушка в стойле. А хвост кверху, бзык достал, природа за горло прихватила. Ей не в науку, на сеновал приспичило. Все оне бабы такие! Оно хочь и ее мать — моя бабка, такая же лярва! Хвост кверху, копыта врастопырку, ноги враскоряку и пошла дышать сама по себе. Думала, ее мигом сгребут, да не тут-то было. До сих пор одна кукует, никому не нужна. В деревне, как в стаде, на полсотни коров и телок всего один бык имеется, — усмехнулся Василий.